страшно облегчает жизнь…
Она криво улыбалась. Кто и зачем подложил сюда эту куклу? Или Ян послал двойника? Или… Подобные мысли могли завести ее очень далеко.
Теперь, когда она не верила в его смерть, ей стало чуть легче. Любая новая нелепость уводила от того варианта реальности, которого она боялась больше всего… Гроб был просторный, и в нем оставалось достаточно места, чтобы просунуть руку между телом покойного и обитой бархатом стенкой.
Тем временем ноги трупа полностью скрылись из виду. Без всплеска, волны или замутнения. Это было просто исчезновение за некоей границей, будто ластик стирал изображение.
У Дины вдруг возникло безумное желание схватить мертвеца за руку и вытащить его ОТТУДА. Может быть, она так и поступила бы, но тут он сделал попытку заговорить с нею.
Женщину прошиб липкий пот. Она снова превратилась в изваяние.
Платок, которым была подвязана челюсть (Яна?) карлика, мешал ему, и он выдавливал из себя звуки, почти не двигая ею.
Поначалу Дина ничего не могла разобрать. Оцепенело не только ее тело, но и сознание… Потом хриплый шепот вполз в уши, нервные импульсы достигли мозга и разогрели застывшую кашу. Невнятное шипение рассыпалось на отдельные слова:
– В дом! Беги в дом! Скорее!..
Исчезли восковые кисти рук, торчавшие из накрахмаленных рукавов ослепительно-белой сорочки. Исчез безголовый фламинго.
– В дом! Мама, беги в дом!..
Уже одна голова плавала на поверхности черного «киселя», заполнявшего прямоугольную ванну. Веки беспорядочно дергались, губы извивались, как придавленные черви, и искаженный до неузнаваемости голос шептал, шептал, шептал:
– В дом! Скорее! В дом!!!
Осталось лицо. Маска японского актера. Гипсовый слепок. Содранная плоть. Между губами и между веками – чернота. Уже нет глотки, а губы все еще шевелятся…
Дина слышала отдельные слова, но пока не понимала, что они означают. Предупреждение (если это было предупреждение) приняло слишком дикую форму. А потом будто перерубили пуповину, питавшую ее невнятной надеждой. Ужас одиночества снова затопил ее.
Исчез кончик белого носа…
Дина медленно протянула руку. Время перестало иметь какое-либо значение. Куда ей теперь спешить? Куда бежать? Кажется, она уже опоздала…
Ей казалось, что рука погрузится в липкую густую жидкость, но она не ощутила вообще ничего. Ни тепла, ни холода, ни боли, ни сопротивления.
Она завороженно следила за тем, как укорачиваются ее пальцы. В конце концов осталась культя с идеально ровным «срезом» в области запястья.
И в этот момент что-то коснулось ее пальцев с ТОЙ стороны. Что-то скользкое и прохладное. Оно щекотало кожу, будто ощупывало незнакомый объект частыми движениями усиков или пробежалось по ней, перебирая множеством мохнатых лапок.
Дина взвизгнула от внезапно охватившего ее омерзения и отдернула руку. Поднесла ее к глазам. Повязка была чистой и целой, только на кончиках пальцев появились какие-то едва заметные розовые пятнышки.
Когда в гараже стихло краткое эхо, она услышала отдаленный хруст. В этом новом звуке было что-то невыразимо зловещее. Казалось, само небо трещит, будто гигантская яичная скорлупа…
Дина поняла, что никуда не уедет сегодня. А может быть, не уедет никогда – если не успеет спрятаться от того страшного, что надвигалось из темноты.
Скованность исчезла. Дина выскочила из машины и побежала к дому. Но успела сделать всего несколько шагов. Что-то тяжелое ударило ее в спину, и она повалилась лицом в снег. Боль, пронзившая руки, показалась ничтожной по сравнению с более чем реальной угрозой.
Проклятая собака! Дина услышала глухое рычание где-то за правым ухом, и втянула голову в плечи.
Воротник полушубка спас ее. Пес (конечно, не Ванда!) вцепился в него, и почти вытащил женщину из сугроба. Дина воспользовалась случаем и перекатилась набок. Потом она рванулась, отведя руки назад, и ей удалось освободиться от тяжести собачьего тела. Поскольку челюсти пса намертво сомкнулись на воротнике полушубка, Дина осталась в просторных брюках и свитере, не стесняющем движений. Но и не греющем, если на то пошло.
А холод нахлынул жуткий. Идти становилось труднее с каждым шагом. Оглядываться не было сил; в любое мгновение собачьи клыки могли впиться в ее, теперь уже ничем не защищенную, шею…
Температура понижалась стремительно, будто Дина попала внутрь холодильной камеры или оказалась на темной стороне планеты, почти лишенной атмосферы. И дышать стало пыткой; иглы вонзались в носоглотку и трахею, а затем и в легкие…
Она поняла, что ее настигает волна немыслимого, невероятного холода. А хруст… Хруст объяснялся просто. По мере приближения «волны» деревья и кусты превращались в ледяные изваяния и разбивались, как хрусталь, от малейшего колебания. Этот нарастающий неописуемый звук – почти нежный стеклянный звон – Дина слышала за спиной все время, пока продиралась сквозь застывающее, как цемент, пространство.
Ей никогда не пришло бы в голову, что при запредельном морозе воздух тоже может оказывать сопротивление, словно корка из прозрачного льда. И она, конечно, не знала пока о том, чем закончится для нее эта короткая прогулка до двери (каких-нибудь тридцать-сорок метров) – если она вообще сумеет добежать!