– Здесь твоя женщина неопасна, но там, куда ты пойдешь, у змеи снова появится яд, – предупредил Паук, резко меняя тему, и Люгер подумал о том, что сказала бы графиня Норгус, если бы услышала, как варвар отозвался о ней. – Можешь оставить ее у нас. Пусть рожает здоровых детей от мужчин моего племени. Даю слово, у нее не будет времени ни на что другое!
– Вряд ли она захочет остаться, – осторожно заметил Стервятник, прекрасно осознавая, что на месте графини решился бы на любой отчаянный шаг.
– Если она мешает, скажи мне, – небрежно предложил гермафродит. – Я сделаю так, что она забудет обо всем…
– Я подумаю об этом, – пообещал Люгер, которому такой способ устранения Арголиды и в самом деле показался не худшим. Ни крови, ни лишних усилий – и все довольны. Все, кроме графини Норгус.
Глава сорок третья
МАГИЧЕСКИЕ ЗЕРКАЛА
Когда они возвращались в поселение, среди хижин которого пылало созвездие костров, долгий, жутковатый и непередаваемо тоскливый звук донесся со стороны вымершего города. Прежде Стервятнику не доводилось слышать ничего подобного: то ли душераздирающий скрежет металла, то ли искаженное расстоянием и невероятно громкое человеческое рыдание, от которого мороз пробегал по коже и сжималось все внутри. По-видимому, варвары слышали этот звук не в первый раз и уже не обращали на него внимания. Люгер повернулся к Пауку с немым вопросом, на что Неприкасаемый ответил только идиотской улыбкой, обнажившей изуродованные десны.
Приближаясь к хижине, в которой остались графиня и аббат, Люгер увидел на ее крыше того, кто мешал ему спать. Это была не птица, а чрезвычайно тощее существо ростом примерно с пятилетнего ребенка – настоящий скелет, обтянутый кожей, и, вероятно, такое же легкое. Его огромные совиные глаза сверкали в темноте, как две золотые монеты. Существо сидело по-птичьему, обхватив себя огромными кистями конечностей, действительно похожих на ощипанные крылья. Длинные ногти (или когти?) были хищно изогнуты.
– Пойдем ко мне, – потребовал неутомимый Паук. – Надо выбрать дорогу к долине…
Хижина Неприкасаемого стояла отдельно от других, хотя и была прикрыта с севера цепью подобных уродливых построек. Снаружи она была увешена варварскими фетишами вроде лошадиных черепов, высохших пауков и собачьих костей. Хватало также ловушек снов и разнообразных магических символов. Поверх ржавчины и следов копоти на металлических листах имелись рисунки и надписи, сделанные кровью, – и Стервятник прикинул, что крови понадобилось немало. Все эти «украшения», страдавшие явным излишеством, производили более чем отталкивающее впечатление. Кроме того, вокруг хижины витал едва уловимый дурманящий запах.
Перед входом Слот приостановился и огляделся по сторонам. Он чувствовал, что не одна пара глаз наблюдает за ним из темноты. Недобрые, тяжелые, опасные взгляды… Для варваров войти в жилище Неприкасаемого было делом противоестественным, если только этого не требовал какой-нибудь мрачный обряд.
Внутри хижина Паука оказалась ничуть не привлекательнее, чем снаружи. Расставленные в углах человеческие чучела Люгер принял вначале за неподвижных молчаливых стражей. На голом земляном полу лежал металлический круг, на котором осталась кучка пепла. Рядом находилось что-то вроде очага, выложенного из необработанных камней. Лошадиные и крысиные хвосты свисали с темного потолка. От запаха дурмана, который в замкнутом пространстве был очень сильным, у Люгера закружилась голова; временами накатывала тошнота, и все последующее он видел будто сквозь мутное стекло.
С лица Неприкасаемого не сходила дьявольская усмешка.
Он завесил вход в хижину куском ткани и разжег очаг. От пучка высушенной травы занялись и куски расщепленного дерева. Люгер узнал в них обломки резных картинных рам прекрасной работы… Вскоре огонь разгорелся, и дым повалил наружу через круглое отверстие в крыше; в хижине сделалось светлее, но едва ли уютнее.
Гермафродит достал из окованного металлом сундука два предмета, которые сильнее всего напоминали Люгеру толстые четырехугольные зеркала и наверняка были найдены в мертвом городе. Но когда Слот бросил взгляд на их серые, словно покрытые мельчайшими сотами поверхности, он увидел, что они отражают очень мало света. Его собственное отражение оказалось темным и не слишком четким. Тем не менее черты лица были вполне различимы; волосы на голове снова отросли и превратились в седую всклокоченную гриву, а глаза приобрели прежний серо-стальной цвет.
Люгер давно не обращал внимания на свою внешность, и сейчас заметные изменения напомнили ему о времени, пролетевшем с тех пор, как он бежал из Фирдана. Целые недели промелькнули будто минуты, однако загадочный участок пути через пустыню вблизи Места Пересечения стал промежутком полной неопределенности, где бессилен разум, в памяти зияет каверна, восприятие искажено, вехи обманчивы…
– Смотри внимательно, человек с севера, – сказал Паук. – И ты поймешь, что моей помощью нельзя пренебрегать…
Это мрачное обещание заставило Люгера насторожиться. Будучи человеком крайне независимым, он предпочел бы обойтись вообще без чьей-либо помощи.
Неприкасаемый положил оба ячеистых «зеркала» на металлический круг. Стервятнику почудилось, что комната внезапно уменьшилась, а чучела склонились над ним и внимательно следят за происходящим. С того момента его удерживало на месте только понимание неизбежности очередного испытания – а между тем мысли и тело вязли в трясине, которая обрекала на покорность. Или, может быть, для Паука он был мухой, запутавшейся в паутине?..
Вопреки ожиданиям, гермафродит не стал прибегать к дешевым трюкам шаманов. По краям «зеркал» была рассыпана чешуя мерцающих клавиш, и грязные гибкие пальцы варвара, на каждом из которых имелось по четыре фаланги, с удивительной ловкостью набрали код.
Рябь пробежала по поверхностям «зеркал», и они засияли холодным бледно-голубым светом. Отражения внутреннего убранства хижины исчезли, а вместо них появились изображения, не имевшие ничего общего с окружающей обстановкой.
– Это и есть сны, которые тебе посылает Кзарн? – хриплым голосом спросил Слот, выдавливая из себя остатки иронии и пытаясь хотя бы таким образом преодолеть морок. Он тут же пожалел о своей наглости. Не стоило дразнить того, в чьих руках находилась жизнь.
