Непоправимая тоска… Кто же будет долго выбирать между бессонницей, выкалывающей глаза, и сладкой, сладкой тишиной?..
Потом он достал из кармана коробочку с остатками препарата Клейна.
Машины приблизились настолько, что стали различимы кости, привязанные к радиаторным решеткам. Из люка в крыше кабины головного грузовика высунулся человек. Он был одет в архаичный двубортный костюм; белый треугольник рубашки перечеркивали лучи ярко сверкавшего символа «анх». Лагерь рыцарей имел больше сотни метров в диаметре, и в нем находилось несколько десятков автомобилей, но взгляд человека с египетским крестом был прикован к «призраку».
Несмотря на то, что мужчина был обрит наголо, Максим сразу же узнал его. Хозяин «Черной жемчужины». Он же барон Виктор Найссаар. Он же главарь банды неверных в безымянной пустыне посреди того пустынного острова, в который превратился после нового всемирного потопа континент Евразия. Рядом с Виктором гориллоподобный головорез вертел огромное рулевое колесо, согнутое из полуторадюймовой трубы…
Макс переглянулся с Ириной. Она засмеялась тонким истерическим смехом. Оба оценили прелесть сыгранной с ними последней шутки. Он открыл коробочку и протянул ее девушке.
Грузовик остановился. Разом заглохли двигатели. В наступившей вечерней тишине стали отчетливо слышны звуки, доносившиеся из радиоприемника, который почти наверняка был трофеем, взятым бандитами в Лиарете вместе с гроссмейстерским «лендровером». Жизнерадостный вальс Штрауса. Тонкие голоса скрипок уносились в библейскую пустыню…
Ира положила на язык кусочек смолистого вещества и взобралась к Максу на колени. Он вошел в нее быстро и легко, даже не ощутив сопротивления девственницы. На какое-то мгновение он испытал всю полноту жизни. Потом из открывшейся раны под грудью снова пошла кровь… Виктор улыбнулся и аккуратно пристроил к плечу приклад «Ml 6» с подствольным гранатометом. Возможно, он блефовал, а возможно, действительно приберег гранату для старых дорогих друзей.
Но время уже начало замедлять свой ход. Ломались шестеренки, сцепленные во тьме угасающего разума. Горечь таяла на отмирающем языке. Уходила боль. Если бы Макс поднял руку, то не нащупал бы собственных глаз. Мозаика памяти распадалась, и вместе с нею исчезала пустыня. Виктор просуществовал еще немного независимо от всего остального. Его лицо распухло и превратилось в изрытый кратерами шар. От него отделился какой-то предмет и стал приближаться к беглецам, пересекая безвоздушное растягивающееся пространство. Его полет сопровождался искаженными и ржавыми звуками скрипок…
Тела двух людей исчезли за секунду до того, как граната попала в «призрак». В это мгновение Максим уже парил в безупречно голубом океане, дном которого была трясина неощутимости. В струях его энергии медленно вращался золотой невесомый слиток, лишь отдаленно напоминавший женскую фигуру. Потом все окончательно утратило форму. Уже не было Макса, не было Ирины. Вместе они обрели легкость, и вместе канули в темноту.
Вспышки света, скорость которого не превышала скорости полета птиц… Тела, только что отформованные из протоплазмы… Пограничные состояния между бодрствованием и сном… В жидких зеркалах, которыми были залиты глазницы, проступали зыбкие пейзажи и лица…
Ни одно из сновидений нельзя было назвать искушением. Две загнанные в угол твари были смертельно больны и реанимированы без всякого желания жить. Первое, что Макс ощутил после пробуждения, это собственное ничтожество.
Он был не из тех, кто мог бы выбрать что-нибудь иное.
Он остался во льдах Януса, словно существо, умершее в янтаре. Беглец все еще чувствовал себя живым, снился себе таким, плыл в иллюзорном потоке секунд там, где ничего не напоминало о времени. Этот сон принадлежал только ему, и, значит, для всего остального мира беглец перестал существовать. Единственный двуногий, знавший к нему дорогу, был убит, а другие союзники были безнадежны.
В исчезнувшем секторе Календаря продолжали обитать призраки. Игра теней была столь же безобидной, сколь и бессмысленной. Она обозначала возможности, еще не воспринятые материей. Изредка тени осаждали странника, занесенного течениями сновидений в их бесплотные ареалы. Избавиться от них было так же легко, как поддаться им. И то, и другое приводило лишь к новым иллюзиям – приятным или не очень. Мало кто догадывался о том, что сам сделал выбор. Как всегда, все зависело от тайных желаний спящего…
Календарь герцога оставался искаженным и незавершенным. Лабиринт был подвержен случайным влияниям. Искажения вносили неопределенность и хаос в существование его обитателей. Иногда это приводило к непредсказуемым последствиям. Те, кого герцог хотел видеть мертвыми, оставались живыми, и наоборот. Огромная вселенская рулетка вращалась, подчиняясь неизвестному закону, и никто еще не добрался до ее механизма, хотя герцог с маниакальной настойчивостью стремился к этой цели.
Продолжалась игра без правил, в которой не могло быть победителей. Убийства не прекращались в любом из сновидений. Везде было достигнуто совершенное господство несовершенного зверя. Люди тщетно разевали рты в вакууме своих междоусобиц. Кричали в клетках своего ожесточения. Царапали друг друга краями своей злобы. Страдали в саванах, сотканных из пустоты. Спаривались под мучительными прессами отчуждения. Отражались в кривых зеркалах своих уродств. Бились в припадках своей невыразимости. Давили друг друга вагонами своего безумия. В ужасе шарахались от мертвых. И спешили к смерти в кошмаре ничего не выражающих улыбок.
Эпилог
Пробуждение
Максим Голиков открывает глаза и видит над собой побеленный потолок, в углах которого подрагивает паутина. Его взгляд перемещается ниже, на стены, выкрашенные в веселенький голубой цвет.
Вдоль стен стоят семь казенных пружинных кроватей, на которых спят люди, закутанные в белые саваны: четыре музыканта группы, игравшей «гранж», свихнувшийся писатель и заводской сторож, вырезавший всю свою семью. Между кроватями торчат ободранные тумбочки и стулья. Вся мебель старая и лишена каких-либо индивидуальных черт.
Макс понимает, что это больница, несмотря на отсутствие специфического больничного запаха. Даже несмотря на решетки… Стены такие толстые, что решетки не позволяют дотянуться до грязных немытых окон. Сквозь стекла падает замутненный солнечный свет… Макс с ужасом вспоминает, что ему давно ничего не снится. После обязательного вечернего укола он проваливается в яму, из которой нет выхода.
Снаружи раннее утро, и лучи солнца пронизывают дрожащие листья деревьев. Этот свет – как беззвучная песня его тоски…
