гуманизм. Я скрючился над спасенным интеллигентом, который шарил ручонками по асфальту в поисках потерянных диоптрий. Я поставил его на ноги и расправил слюнявый галстук. Он прошамкал что-то вроде слезливых слов благодарности и тут, судя по всему, сфокусировал на мне свои близорукие гляделки.
Видели бы вы его физиономию! Она менялась, словно в видеоклипе: вначале озабоченная, затем сморщенная от отвращения, наконец, перекошенная от страха. Он заскрипел сломанным зубным протезом и вырвался из моих дружелюбных объятий.
Пока я оглядывался, выясняя, не привлекла ли драка ненужного внимания, испуганная жертва хулиганов уже захромала прочь, торопливо переставляя хилые ножки. Мои надежды провести ночь под крышей и угоститься чашкой горячего чая таяли как дым. Чертовски обидно. В кои веки совершил доброе дело и не нашел понимания.
Интеллигент удалялся по направлению к ближайшей станции метро. Бедняга так спешил смыться, что даже забыл закрыть расстегнувшийся «дипломат». Оттуда выпархивали листы бумаги и липли к грязи.
– Эй! Подождите! Стой! Дядя! – орал я ему вслед, но мои призывы его только подстегивали. Несколько бумажек скользнули прямо в шляпу, о которой он тоже позабыл. И на том спасибо. Я нахлобучил ее себе на голову и пробежал взглядом по заголовкам, напечатанным крупным шрифтом.
Похоже, интел был университетским профессоришкой или кем-то в этом роде. Статейки, которые он пописывал, показались мне чрезвычайно актуальными. Что там говорить, правильные были статейки: «Преступность как следствие социальной некоммуникабельности», «Проблема отчуждения в постсоветском обществе», «О доминировании ницшеанских идей произвола»…
В другое время я, пожалуй, прочел бы всю эту чушь. Но не теперь. Тезисы доклада об отчуждении я аккуратно сложил вчетверо и спрятал в карман. Будет чем подтереться.
Поскольку четверо подонков снова обретали подвижность и начали поносить меня на своем подростковом новоязе, я профилактически пнул каждого под ребра и направился в сторону зоопарка, манившего густой тенью, а также глубокой тишиной кладбища диких животных. Я и сам чувствовал себя животным. В наследство от цивилизации мне достались только прямохождение и вторая сигнальная система. Все прочее – инстинкты, сиюминутность существования, способы выживания – можно было смело уподобить звериным.
Город – гигантская ловушка, где теряют жизнь. Одни – медленно, другие – быстро. Четвероногих привозят сюда, чтобы умертвить при помощи поточной технологии; двуногие приходят сами. Кладбища разрастаются, уходят под землю, формируют подземные этажи. Повсюду накапливается информация о смерти – она висит в воздухе, и она же отпечатана в камне. Гигабайты и терабайты отравы, рака, СПИДа, белокровия, не подверженные противодействию ветра, солнца, антивирусов, времени. На редкость стабильные программы самоуничтожения расы идиотов.
Так о каком будущем твердят наши «вожди», заживо разлагающиеся в своих кабинетах?
49
Свой первый ночной приют в качестве бездомной собаки я обрел на задворках зоопарка, там, где к его ограде примыкают покосившиеся развалюхи – клочки, оставшиеся от бывшей Клочковской улицы. Вначале хотел сунуться в местечко потеплее – какой-нибудь антилопник или бегемотник, – но потом посмотрел на четырехметровый забор и увял. Охрана рядом, да еще братья меньшие поднимут шорох – оно мне надо?
Решил не дразнить судьбу, залез в тут же попавшийся на глаза полуразрушенный сарай и скорчился среди разбухших от влажности досок и мертвых пауков.
Сквозь щели задувал ветер и светили звезды. Сон долго не приходил. От нечего делать я смотрел на то, как мигающие точки пересекают темные провалы. Все происходило ужасающе быстро. Незаметно и сам провалился в одно из бездонных ущелий. Но там уже не было звезд.
Проснулся я от холода. И почувствовал себя резиновым мешком, наполненным стылой кровью. Как ни крутись, согреться уже невозможно – организм промерз насквозь. Вот когда с тоской вспоминается обывательское житье-бытье! Скучно до одури, зато тепло до сладкого мления. Эх, ванночки, кроватки, грелочки, комнатные тапки…
Я вдруг ощутил тщательно скрываемую привязанность к гобеленам с оленями и разнокалиберным слоникам на комоде. Было в этом что-то здоровое, что-то чрезвычайно привлекательное: тупая, непоколебимая уверенность в прочности заведенного раз и навсегда порядка. Мол, наши гнездышки вечны, а сами мы никогда не умрем!
Мне же, чтобы не умереть, требовалось хотя бы немного размяться. Разгибаясь, я хрустел, как новенькая купюра. Орион – созвездие, ненавистное всем замерзающим, – ярко пылал на юге сквозь мутную линзу земной атмосферы. Лужи покрывались коркой льда, стекленели, словно глаза умирающего. Природа тоже превращалась в убийцу. Она оставляла слишком мало шансов дотянуть до утра.
Низко надвинув шляпу на глаза, я выбрался из своего укрытия. Глухая ночь заткнула глотку городу. Вся влага вымерзла; меня окружал грязный хрусталь. Я подумал, а не податься ли в ближайшую церковь, но потом решил не подвергать испытанию поповскую добродетель. И паперть отложим на крайний случай, тем более что конкуренция там пострашнее, чем в нефтяном бизнесе.
Бездомные собаки собрались на узкой полосе незамерзающей земли над теплотрассой. От люков валил пар. Четвероногие дремали в прострации. Я настолько закоченел, что был не прочь улечься рядом с ними, чтобы они согрели меня своими телами в «трехсобачью» ночь…
При моем приближении псы забеспокоились. Потом началась настоящая паника. Злобное рычание, похоронный вой, жалобный скулеж. Самые трусливые отбежали шагов на тридцать и погавкивали с безопасного расстояния. Огромный кобель вообразил себя хищником и низко припал к земле, приготовившись атаковать. Я понял, что этот не отступит, и предпочел удалиться спиной вперед.
Итак, собачки меня на дух не переносят. Чем-то я им не нравлюсь. Наверное, плохо пахну. Ничто не проходит бесследно – в глубине души я никогда в этом не сомневался.
Отвергнутый всеми, я продолжал одинокое путешествие через стылую пустыню безумия. Меня необъяснимо влекло к реке – я осознал это лишь тогда, когда увидел берег, усеянный сколиозными скелетами деревьев, и горбатый мост, вспучившийся над водой.
Ну и что дальше? По-моему, здесь, в низине, было еще холоднее. Вялый поток маслянисто поблескивал, словно черный гладкий червь. Ему оставалось ползти два-три километра до своей гранитной норы.
Я вовремя услыхал шум двигателя и спрятался в подворотне. Мимо протарахтел патрульный «луноход».
