почувствовал – это был тот случай, когда очень сильная боль вытесняет все остальные ощущения.
Нож – не скальпель, и сделать им аккуратный разрез довольно сложно, особенно если больше всего на свете боишься повредить то, что находится внутри. Недоделанный хулиган не потрудился даже заточить лезвие. Оно оказалось зазубренным и местами покрылось ржавчиной. Да и сталь была так себе. Процесс сильно смахивал на открывание консервной банки негодным инструментом.
По мере того как разрез удлинялся, до меня начинало доходить, что я, наверное, сдохну. Ну, если не сдохну, то импотентом стану совершенно точно. Я воспринял это с удивительным равнодушием. Гораздо сильнее меня занимали проблемы чисто технические. Я не столько резал, сколько пилил, порой теряя сознание от боли, однако рука продолжала двигаться с хирургической точностью. Как я теперь понимаю, все объяснялось тем, что сознание терял только один из двоих…
В момент внезапного просветления я почувствовал, что мои усилия не напрасны. Некто стремился выбраться наружу, раздвигая ткани. Боль отступила; я пришел в себя. Это было недолгое облегчение перед самым концом. Я осторожно протянул руку… и прикоснулся к мохнатому кокону.
От охватившего меня ужаса задрожали пальцы, которые погрузились в густое сплетение липких нитей. К мысли о том, что эмбрион в наличии, я уже немного привык, но никак не ожидал, что он окажется похожим на гигантскую куколку шелкопряда. Вместо пуповины нас соединял отросток кишки. С него стекала слизь, разбавленная кровью. Мой сведенный судорогой желудок едва не выпрыгнул вслед за «младенцем».
Однако сокращение мышц лишь ускорило дело. ОНО – я имею в виду это создание – продвигалось на волю короткими рывками. Постепенно его округлый силуэт заслонял тусклые отблески луны на воде…
Теперь я испытывал ни с чем не сравнимое омерзение. Скверна проникла так глубоко, что стала неотторжимой частью двойного существа. Мое ущербное «я» металось в разомкнутом кольце, превратившемся из единого организма в диполь «человек – кокон». На одном полюсе жизнь угасала, будто в увядающем цветке, другому цветку только предстояло распуститься.
Умирание и рождение были слиты воедино. Колыбель и гроб – иногда это одно и то же. Я чувствовал, что стремительно дряхлею. Кожа съеживалась, словно серый бумажный пепел. Зубы шатались при каждом выдохе…
Эта тварь, будь она проклята, выпила меня без остатка. Она жадно впитывала в себя все, что я знал об этом мире. Ее аппетит был чудовищным. Она пробуждалась после нескольких тысяч лет небытия. Мозг превратился в муравейник, населенный миллионами призраков. Все они были охвачены ужасом перед абсолютной слепотой, глухотой, немотой…
Последнее, что я помню: мои руки протянулись, чтобы помочь ему (или мне?) освободиться. Затем провал в памяти размером с целую жизнь.
Отключение системы.
Замораживание.
Пустота.
Часть шестая
Босс
51
Органы чувств все еще были заблокированы. Я задыхалось внутри кокона, сплетенного из длинных человеческих волос. Этот кретин расплетал его слишком медленно. Тело-носитель агонизировано. Его слабеющие конечности медленно сновали, словно челноки испорченного ткацкого станка. Руки продолжали двигаться и после остановки сердца. Это уже была некромантия в чистом виде. Когда-то мне нравились такие штуки.
Наконец сквозь дырявую сеть проник ледяной воздух, и я сделало первый вдох…
Отпадение скорлупы.
Пробуждение.
Где она, нирвана бессонницы? Приди, приди, Царствие Предвечное!.. Лишь на мгновение я узрел свое проклятие – я, обреченный спать.
И вот он – новый кошмар.
Зовите меня Измаил…
Кажется, облажался. Это совсем другой сон. Лихорадочно листаю справочник морфиниста (Небесная канцелярия, издание 218-е, конец вечности). Здесь не Манхэттэн, а на дворе не 1850-е. Белый Кит издох своей смертью, и давным-давно сгнила безутешная «Рахиль». Злой дух скитается теперь на одной из верхних планет…
Зовите меня по-прежнему – Макс. Не называть же себя здесь Ахав, Кроули, Лучезарная, Лоа Зандор, Сенмен-Бальзамировщик, сын Рамоса, рожденный Хатнефер, жрец Храма Анубиса? Чужие имена не кажутся мне странными. Меня вообще мало что способно удивить. Мир изменился гораздо меньше, чем представляется подавляющему большинству короткоживущих и так называемых разумных элементов. Иногда мне кажется, что некоторые вещи – самые главные – не меняются вообще. Все остальное – лишь иллюзии, рябь на поверхности Хапи[18].
Этот парень Макс, конечно, недалекий и никчемный союзник, но он – неотъемлемая фигура ритуала, длящегося вечно, бессознательный донор, ничтожный ингредиент моей личности, заблудшая часть моей души. Иногда я выпускаю его на свободу – порезвиться – как, например, сейчас, когда рука выводит эти строки, состоящие из уродливых кривых (смешной алфавит, бессмысленное занятие). Я использую его память, похожую на огромную свалку мусора. Он станет моим проводником в этой клоаке. Ничто из того, что он знает, не поможет ему уцелеть. Разве во все времена неспособность защитить себя не называется глупостью и не внушает гадливости?
Здешний воздух отравлен. Это царство обречено. У него нет будущего. Его оставили даже тени.
Когда хоронили мое последнее тело, оно было погребено вместе с тремястами шестьюдесятью пятью ушебти[19]. Теперь подобное невозможно. Так займемся же делом. Анубис, помоги отделить тень от плоти и отбросить плоть! Введи преображенного в обитель мертвых!
