— Надо выяснить. У Валерки есть хороший юрист. Когда она ту большую квартиру продала, куда деньги дела?
— Н-не знаю. Мы на н-них жили.
— Не знает она! А спросить не судьба?
— Т-ты что! Если бы я т-такое спросила, она бы уб-била меня.
— Ничего не убила бы. Ты больше её не боишься, поняла? Пусть она тебя боится! В любом случае, сейчас тебе надо от неё мотать, иначе ты тут с ней окончательно свихнёшься. А жить, кстати, первое время можешь у нас. Квартира огромная, будешь помогать мне по хозяйству. Это ведь лучше, чем с тёткой.
Да, это действительно оказалось лучше.
— Слушай, у тебя талант, честное слово, — донёсся до неё голос дяди Моти.
Она вздрогнула, огляделась, увидела, что на экране компьютера она всё ещё танцует и не успела до конца раздеться.
Нацистскую форму Марк взял напрокат в костюмерной какой-то старой киностудии. И полосатые пижамы с номерами тоже были оттуда. В пижамах появлялись Стас и Женя. Егорка играл офицера. В общем, всё это был какой-то бред. Все, кроме танца Ики. Когда на ней оставалась только фуражка, начиналась обычная порнуха, и, конечно, без разницы, какая там играла музыка, кто во что был изначально одет. Но Марк говорил, что обязательно должен быть сюжет. Этот фильм он собирался запустить в паутину ко Дню Победы.
— Да, солнце моё, если бы он вами при этом не торговал, его можно было бы назвать художником, — сказал дядя Мотя. — Ну, ладно, красивое кино мы потом посмотрим. Нас, как ты, наверное, уже поняла, интересует другое кино, некрасивое. Мы ведь все равно найдём, но на это уйдёт много времени. Так что давай, малыш, помоги нам. А мы поможем тебе. Ты ведь знаешь, где Марк хранит кассеты и диски, на которых сняты клиенты.
— Он не снимал к-клиентов, — сказала Ика и подумала, что все бесполезно. Они действительно найдут сами. И ещё ей вдруг пришло в голову, что вот эти костюмы, нацистская форма и полосатые пижамы, так и остались на квартире, где делали кино. Кто их теперь сдаст, неизвестно.
— Детка, если бы он не делал этого, мы бы сейчас не сидели здесь, не общались с тобой. А он, бедолага, не гнил бы в психушке.
— Ну, если вы его н-нашли, у него и спрашивайте. М-мотайте к нему в психушку и спрашивайте. Я н- ничего не знаю. — Ика как будто проснулась и вступила наконец в осмысленный диалог с дядей Мотей, пока не замечая, что опять заикается.
Молчун Вова между тем копался в кассетах и дисках. Он оказался не таким тупым. В отдельную стопку он откладывал те, которые были помечены маленькими чёрными звёздочками. Это как раз Марк тупой, а Вова, человек-тень, наоборот, умный.
«Конечно, — думала Ика, — даже я обратила внимание на эти звёздочки и посмотрела пару кассет. Марк снимал клиентов скрытой камерой. Я знаю, что она установлена в квартире-гостинице, прямо над кроватью. Там такая здоровая модерновая люстра, и вот как раз в ней эта штуковина и спрятана. Марк правда тупой, а думает, что самый умный. Камера включается, когда погасишь верхний свет. Он нас всех предупреждал, что верхний надо гасить обязательно. Если клиент желает при свете, пусть остаётся бра».
Блондинка Тома шныряла по другим сайтам. Теперь на мониторе был какой-то список. Фамилии, телефонные номера. Дядя Мотя встал, подошёл к Томе, покачал головой и тихо присвистнул.
Ика отчётливо вспомнила один из недавних разговоров с Марком. Они лежали в койке, усталые, размякшие после бурной любви, отщипывали виноградины ртом с грозди, и она сказала:
— Слушай, продаются такие диски, по которым можно найти фамилию любого человека по телефонному номеру.
— Продаются, — кивнул Марк, — ну и что?
— А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена клиентов.
— На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные. Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.
Оказывается, идиот, ещё какой. Может быть, он и не собирался заниматься шантажом, но паспортные данные всё-таки узнавал потихоньку и заносил в компьютер.
— Ладно, Тома, — услышала она голос дяди Моти, — вытаскивай жёсткий диск. Вова, что там у тебя?
Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звёздочкой, молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество плёнки было плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне чётко.
— Между прочим, та самая малышка, — сказал дядя Мотя и тяжело вздохнул.
— К-какая — та с-самая? — спросила Ика.
Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на неё, и повисла тишина. Её нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.
— Та самая, которую задушил маньяк, — произнёс наконец дядя Мотя, — странно, что ты до сих пор этого не знаешь.
Глава двадцать восьмая
Едва Борис Александрович вошёл в школу, к нему кинулась учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.
— Горе-то какое! Единственный ребёнок у матери. Вот так живёшь, живёшь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину Аванесову, подружку её. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера был сюжет в криминальных новостях, я ещё смотрела, думала, хорошо, что это в области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот самый, которого показывали по телевизору, только что пришёл, сначала два милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный, лицо интеллигентное.
Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав, но все не мог попасть. Шарф, словно живой, то и дело выползал из рукава, падал на пол. Борис Александрович смотрел на учительницу. Он только сейчас заметил, что у неё распух нос, покраснели глаза, и слезы текут по щекам.
В школе было тихо. Четвёртый урок ещё не кончился. Борис Александрович пришёл к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.
— Я ведь помню её совсем маленькой, невозможно представить, — бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, — говорят, это какой-то маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зелёном. На ней как раз была зелёная куртка.
— Подождите, — сказал Борис Александрович, продолжая воевать с шарфом, — подождите, я не понимаю, о чём вы говорите. Какая зелёная куртка? На ком — на ней?
На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка на Жене Качаловой была действительно зелёная, вернее салатная, с капюшоном, отороченным серебристой норкой.
Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.
— Так вы ещё ничего не знаете?! Ну да, вы же только что пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.
Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на аэродроме, когда взлетает реактивный самолёт, или на берегу океана, когда гудят волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперёд по коридору, все ещё комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шёл по воде, стараясь никого не задеть, он добрёл до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом конце коридора,
