вдали от классов. Здесь было значительно тише.
— Вы только не волнуйтесь, — прошептала на ухо Вера Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, — если что, у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.
— Спасибо.
Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова, красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слёз глазами. Увидев Бориса Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и прошептала:
— Не говорите им про дневник, умоляю!
— Кариша, — Вера Евгеньевна обняла её за плечи, оттащила от старого учителя, — деточка, как ты себя чувствуешь?
— Голова кружится, — хныкающим голоском пожаловалась Карина.
— Пойдём, я отведу тебя к медсестре.
Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница поддерживала девочку за локоть.
— Борис Александрович, — Карина остановилась, оглянулась.
— Что? Что ты хочешь сказать? — спросила Вера Евгеньевна.
— Борис Александрович, — повторила девочка и больше ничего не прибавила.
В дверном проёме появился рыжий парень в джинсах и свободном сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.
— Проходите, пожалуйста.
Никого из учителей в комнате не было. Рыжий оказался старшим лейтенантом ГУВД Антоном Горбуновым. Кроме него, в учительской находились ещё двое. Один, полный, лет тридцати пяти, в милицейской форме, с майорскими погонами, стоял у окна и тихо разговаривал по телефону. Второй, худощавый, в штатском, с седым ёжиком, сидел за столом и быстро писал что-то.
— Здравствуйте, Борис Александрович, присаживайтесь, — произнёс седой, продолжая писать, — меня зовут Соловьёв Дмитрий Владимирович. Я следователь ГУВД.
«Через пятнадцать минут у меня урок в десятом 'А', — подумал Борис Александрович, — наверное, уже отменили».
— Этого не может быть, — произнёс он вслух и удивился звуку собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.
— Простите? — Следователь вскинул глаза, отложил ручку.
— Когда? — Борис Александрович хрипло откашлялся. — Когда это произошло?
— В ночь с воскресенья на понедельник. Между двенадцатью и часом.
— Убийство? Её убили? Господи! Нет, подождите, этого не может быть, это какая-то нелепая ошибка.
— Борис Александрович, когда вы видели Женю Качалову в последний раз?
— Я видел Женю… Да. Мы с ней встречались в воскресенье, поздно вечером, около десяти. А скажите, вы уже беседовали с её дядей? Он знает?
— С дядей? — Следователь слегка шевельнул бровью. — У Жени есть дядя?
— Брат её матери. Старший. Как раз вчера вечером приходил ко мне домой, поговорить о Жене. У девочки огромные проблемы, и он единственный знает о них. Женя сама рассказала ему. Я тоже знал, случайно. Мне она не рассказывала, просто так получилось. Но это требует особого разговора. Это потом. — Борис Александрович испугался, что сейчас совсем запутается и запутает их, заговорил слишком быстро, скороговоркой. — Дядю зовут Михаил Николаевич. Он долго был за границей, теперь вернулся. Вы обязательно должны с ним связаться. Нет, погодите. Вы сказали, всё произошло в ночь с воскресенья на понедельник? Получается, что мы с ним говорили о Жене, когда её уже не было? То есть он ничего ещё не знал? Ну да, именно так получается.
В комнате повисла тишина. Все трое смотрели на старого учителя. Он стоял посередине, с портфелем в одной руке, с шарфом в другой. Он вдруг замолчал, несколько раз чихнул, закашлялся, прижал ладонь к груди. Портфель и шарф упали на пол. Лицо побелело, на лбу выступил пот. Дыхание сделалось частым и хриплым.
— Вам нехорошо? — спросил следователь.
Борис Александрович принялся шарить в карманах в поисках баллончика. Руки дрожали. Он вытащил упаковку бумажных носовых платков, очки, ручку. Все падало на пол, он как будто не замечал. Баллончика в карманах не оказалось. Его там и не могло быть. Он положил его в карман плаща в последний момент.
— Пожалуйста… там… в раздевалке… мой плащ, — прохрипел он сквозь одышку.
— Что? Лекарство? Что у вас? Сердце? — Рыжий лейтенант бросился к двери.
— Баллончик с вентолином, — успел сказать ему вслед Борис Александрович и опять захлебнулся кашлем.
— Может, «скорую»? — спросил следователь. — Да сядьте хотя бы.
Борис Александрович опустился на стул, расстегнул ворот рубашки. Соловьёв стал поднимать все с пола. Портфель, шарф. Пачка платков, очки, ручка и ещё одна вещица. Розовая пластмассовая заколка в форме бантика, с мелкими блестящими стразами. Её он взял двумя пальцами, поднёс к свету. Полный майор тут же подскочил к нему и чуть слышно присвистнул. В замочке заколки застрял закрученный спиралью каштановый волос.
— Это… это… — повторял Борис Александрович, глядя на заколку, — я нашёл… принёс… — В груди у него хрипело и булькало, кашель сменялся тяжёлой одышкой.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко сказал следователь, — у вас ведь астма, да? Вам нельзя волноваться.
За дверью послышался топот. В учительскую вбежал рыжий лейтенант с баллончиком вентолина в руке.
— Извините. Пришлось залезть к вам в карман, не тащить же сюда плащ.
Он протянул баллончик и посмотрел на Соловьёва. Как ни было худо Борису Александровичу, он успел заметить, что улыбка на круглом лице рыжего лейтенанта слишком быстро сменилась серьёзным, тревожным выражением. Оперативник и следователь обменялись непонятными взглядами.
— Дмитрий Владимирович, на минуту, — тихо сказал оперативник.
Они отошли в дальний угол комнаты, стали шептаться. Толстый майор направился к ним. Старый учитель видел только три спины и не слышал ни слова. Он брызнул в рот порцию вентолина. Лекарство действовало слишком медленно. Надо было расслабиться, закрыть глаза, считать про себя до ста. Но не получалось. Он, как зачарованный, смотрел на седого следователя, рыжего оперативника и толстого майора. Откашлявшись, он спросил:
— Как вы узнали мой плащ?
Голос его прозвучал тихо, сипло, но рыжий услышал и резко повернулся, успев надеть на лицо все ту же приятную улыбку.
— В учительской раздевалке он единственный мужской.
— Да, конечно. Кроме меня в школе ещё двое мужчин. Учитель труда у мальчиков и учитель физкультуры. Но они носят куртки.
«Зачем я это говорю? — подумал он. — Я уже могу говорить, но сказать должен совсем не то. Мне необходимо сообщить им нечто важное. Что же? Господи, что же?» — После приступа сознание его путалось. Ему требовалось ещё минут тридцать, чтобы окончательно прийти в себя.
— Борис Александрович, вам лучше? Вы уверены, что врач не нужен? — спросил следователь.
— Уже все в порядке. Спасибо.
Соловьёв взял стул, подвинул его и сел совсем близко, напротив.
— Можете отвечать на вопросы?
— Попробую.
— Значит, вчера вечером к вам приходил человек, который назвал себя дядей Жени Качаловой, — напомнил следователь, — вы раньше были с ним знакомы?
— Никогда. Я даже не знал, что у Жени есть дядя. Но он объяснил, что долго работал за границей. С матерью Жени у них конфликт, и они много лет не разговаривают. Она якобы даже утверждает, что у неё нет брата.
