закутавшись в жесткие колючие пледы.
Отель, в котором жила Габи, кишел агентами гестапо. Она успела к завтраку. Сонная, разнеженная, она сидела на веранде гостиничного ресторана, смотрела на залив, пила маленькими глотками крепчайший итальянский кофе, стараясь не заглушить вкус губ Джо, когда к ней подсел одышливый толстяк Густав Раух, исполнительный секретарь Имперской палаты прессы, верный песик Геббельса, и спросил:
– Фрейлейн Дильс, где вы провели ночь?
– Спала в своем номере, – равнодушно зевнув, ответила Габи. – А почему вас это интересует?
– Охрана доложила, что никто не видел, как вы вернулись в отель после концерта. Вы исчезли, ночная Венеция не самое безопасное место для молодой фрейлейн.
– Милый Густав, Венеция самое чудесное место в мире, ночью она особенно прекрасна, я бы с удовольствием погуляла по ночной Венеции, но было слишком холодно, я устала, легла спать.
– Габриэль, я стучал к вам в номер, никто не ответил, – он понизил голос до шепота и придвинул стул ближе. – Господин министр лично интересовался вашим здоровьем.
«Ах ты, жирная шавка, сводня, – выругалась про себя Габи. – Проклятый уродец решил заняться мной всерьез».
Знакомство с Джованни напрочь выбило из головы эту проблему. Накануне встречи двух вождей Геббельс выступал на заседании Имперской ассоциации немецкой прессы, наставлял журналистов, как освещать эпохальное событие. Габи сидела в третьем ряду и несколько раз ловила на себе долгий взгляд больших карих, с поволокой, глаз министра пропаганды. Когда министр после заседания подошел к ней, Габи испугалась всерьез. Было известно, что любвеобильный карлик болезненно обидчив и отказ чреват серьезными неприятностями.
Вскоре Геббельс явился в фотоателье, где проходили съемки Габи для очередного рекламного плаката, с букетом пурпурных роз и предложением сегодня вечером поужинать вдвоем на лоне природы. Габи со свойственной ей прямотой призналась министру, что как раз сегодня отвратительно себя чувствует из-за обычного женского недомогания, но в другой раз обязательно, непременно.
На следующее утро Габи отправилась в Венецию, но было ясно, что это только отсрочка, проблему предстоит решать. Как, пока неизвестно.
– Густав, вы могли стучать до утра, когда я ночую в отелях, обязательно затыкаю уши ватой и ничего не слышу, – произнесла она таким же интимным шепотом.
С Джованни они встретились у площади Сан-Марко, где проходил парад чернорубашечников. Дуче стоял на одном балконе, фюрер на другом. Толпа весело махала платочками дуче и не замечала фюрера. Габи и Джо не замечали ни толпы, ни вождей. Они не могли расцепить рук и едва сдерживались, чтобы не начать целоваться у всех на глазах.
Повторить ночную прогулку они не рискнули. Вечером, на торжественном приеме в Гранд-отеле им пришлось держать дистанцию, Густав Раух не спускал с Габи глаз. Им удалось ускользнуть на несколько минут, обняться в темном углу кофейного павильона.
Когда Габи вернулась в Берлин, уже вовсю шла подготовка к предстоящей расправе с Ремом, министру пропаганды в те дни было не до любовных похождений, а потом его сердцем завладела опереточная актриса Эда Хольдах и он забыл о фрейлейн Дильс.
«Ночь длинных ножей» спасла Габи от ухаживаний очаровашки Геббельса и подарила несколько восхитительных часов наедине с Джо. В числе прочих иностранных журналистов Касолли прилетел в Берлин, чтобы присутствовать на пресс-конференции, которую давал Геринг. Сразу после пресс-конференции Джо и Габи отправились на разных такси в Шарлоттенбург, в маленький пансион, где задорого сдавали комнаты, не проверяя документов.
Вот уже два с половиной года они тайно встречались в Берлине, в разных городах Европы, иногда им удавалось побыть вместе несколько дней на Лазурном побережье Франции, в Сицилии, в Швейцарских Альпах, иногда свидания оказывались совсем короткими, всего пара часов. Расставаясь, они не знали, когда и где увидятся в следующий раз, увидятся ли вообще.
С ноября 1936-го Габриэль Дильс считалась уже не просто подругой, а невестой барона фон Блефф. Матушка-баронесса мечтала о внуках. Капризный отпрыск ни о каких женщинах, кроме фрейлейн Дильс, не желал слышать, и матушке пришлось, наконец, смириться с простонародным происхождением Габриэль.
Никто не догадывался, что баронская невеста по уши влюблена в сотрудника пресс-центра итальянского МИД синьора Касолли, который часто бывает в рейхе, берет интервью у нацистских вождей, у самого Гитлера. Никому не могло прийти в голову, что Касолли еврей, родившийся в Одессе, и зовут его Ося Кац.
– Зачем это мне? Ну зачем, Господи? Я не хочу, я боюсь, я не могу без него, – бормотала во сне Габи, уткнувшись лицом в подушку.
Ее разбудил телефонный звонок. Услышав в трубке голос Франса, она сморщилась. Нежный жених вздыхал, похныкивал. Верный признак очередной депрессии.
– Где ты была в воскресенье?
– Франс, что случилось? Ты встал не с той ноги?
– Горничная Роза видела тебя в кинотеатре «Марс», ты смотрела «Триумф воли».
«Вот тебе и серая фрау», – подумала Габи и промурлыкала в трубку:
– Мг-м, а потом я бегала голая по Александрплац и разбрасывала большевистские листовки.
– Перестань дурачиться, она говорила не со мной, а с мамой. Все это очень неприятно. Горничная Роза видела рядом с тобой какого-то юношу, во время сеанса вы шептались.
«Она, конечно, агент, и наблюдательна, как положено хорошему агенту, – размышляла Габи, – но в „Марс“ пришла отдохнуть в свой законный выходной, посмотреть кино, а не следить за фрейлейн Дильс. Вряд ли ко мне приставили бы горничную из дома фон Блефф, наверняка поручили бы кому-то другому, ведь я могу узнать горничную».
– Она скромница, ваша Роза, – произнесла Габи елейно жалобным голоском. – Мне очень стыдно, Франс, мы не только шептались, мы целовались и даже занимались любовью, это было ужасно неудобно, кресла в «Марсе» такие жесткие и скрипучие.
– Заткнись! – взвизгнул Франс. – Мама в ярости, она ударила Путци.
– О боже, при чем здесь Путци?
– Случайно попался под руку.
– Франс, я не верю в такие случайности. Матушка сурова, но справедлива. Неужели горничная Роза сказала, что юноша, с которым я шепталась в кинотеатре, – Путци?
– Нет-нет-нет! – Франс задыхался и всхлипывал.
– Конечно же, нет, милый, на такую чудовищную ложь неспособна даже горничная Роза. Но тогда за что же досталось бедному мальчику?
В трубке шелестело, трещало. Франс долго сморкался, наконец, произнес:
– Кто-то разбил крышку от супницы из фамильного сервиза, свалили на него, и мама ударила его по лицу.
«Отлично! В таком случае при чем здесь я?» – подумала Габи и запричитала:
– Бедняжка Путци! Это подло, мерзко – валить все на глухонемого, он ничего не скажет в свое оправдание!
– Она ударила очень сильно, ты знаешь, какая у нее тяжелая рука, – всхлипывая, продолжал Франс. – Губа распухла и кровоточит, передний зуб шатается. Габи, кто был тот юноша рядом с тобой в чертовом кинотеатре?
– Советский агент.
– Прекрати! Мне не до шуток!
– Ладно. Клянусь говорить правду и только правду. Во всем виноваты мамочкины картофельные оладьи.
– Габи!
– Не кричи, солнышко, дай мне сказать. В воскресенье утром я приехала к родителям, мы давно не виделись, я обещала, что проведу с ними весь день. Но моей дочерней любви хватило только на полтора часа. Я придумала какую-то уважительную причину и сбежала. Немного посидела в кафе, запила мамины
