конкретно конфликт Шахта и Геринга“, – все это вихрем пронеслось в голове.»
На глубоком вдохе Илья произнес про себя: «Господи, помоги!» – и на выдохе произнес вслух:
– Гитлер подводит итоги первых четырех лет своего правления, он называет эти годы «испытательными». Ему удалось покончить с безработицей, возродить армию, получить надежных союзников Муссолини и Франко, порвать Версальские цепи, занять Рейнскую зону, не встретив никакого сопротивления со стороны западных демократий.
– Молодец, – Хозяин постучал трубкой о край стола. – Ничего не скажешь, молодец.
«Молодцом», конечно, был Гитлер, а не спецреферент Крылов.
– А этот, как его, план четырехлетний они у нас спиз… – Вороширов хихикнул в ладошку и договорил с важным видом: – Позаимствовали у нас.
– Переняли передовой опыт, – флегматично, ни на кого не глядя, заметил Каганович.
– Товарищ Крылов это все уже докладывал на заседании, – пробормотал сквозь зубы Молотов. – Мы слышали, зачем повторять?
На заседании Политбюро десять дней назад Илья докладывал о подписании Антикоминтерновского пакта между Германией и Японией и о реакции на него западных демократий. Ни слова о подведении Гитлером итогов «четырехлетки» он не говорил, и Молотов отлично это помнил. Он атаковал маленькую букашку, чтобы позабавить Инстанцию. Слишком спокойно вел себя спецреферент Крылов, не трепетал, и Хозяин слегка заскучал.
Илья не собирался возражать Молотову, трепетать на радость Хозяину, молчал, ждал, что будет дальше. Из всех лиц единственным человеческим в этом кабинете было лицо Орджоникидзе, Илья невольно остановил на нем взгляд, заметил, как вспухла волнистая жила поперек высокого выпуклого лба, как затрепетали ноздри длинного кавказского носа.
– Опять врешь, Вяча! – резко выкрикнул Орджоникидзе. – Почему ты все время врешь, товарищ Молотов?
Усы Хозяина дрогнули, он улыбался, и улыбка мгновенно отразилась на лице Молотова. Ворошилов тупо часто моргал, Каганович отвернулся и скомкал в кулаке выпотрошенную гильзу папиросы. Хозяин встал, подошел сзади к Орджоникидзе, положил ему руку на плечо.
– Зачем так нервничать, Серго? Подумай о своем сердце, дорогой Серго. Товарищ Крылов, продолжайте, пожалуйста.
– Да, товарищ Сталин. В связи с разработкой следующего четырехлетнего плана обострился конфликт между Шахтом и Герингом. Поскольку позиция Шахта все меньше соответствует планам Гитлера, велика вероятность, что очень скоро Шахт уйдет в отставку. В сентябре прошлого года Гитлер назначил Геринга комиссаром управления по четырехлетнему плану. Управление практически подмяло под себя Министерство экономики. Теперь экономика и финансы рейха целиком в руках Геринга.
– Комиссара тоже у нас спиз… – мяукнул Клим. – Слышь, а Геринг – это жирный такой, летчик? Правда, что ли, он морфинист?
– Геринг был ранен в живот во время «Пивного путча» в 1923 году, раны долго не заживали, он два года принимал морфий, потом лечился в нескольких клиниках от тяжелого психического расстройства.
– И чего, такой псих теперь у Гитлера на финансах? – Ворошилов оскалился и громко икнул. – Слышь, Коба, кого фюрер на финансы поставил, а?
«Он пьян, как я сразу не заметил? Клим пьян, а дни Серго сочтены. Нарком Орджоникидзе[11], бледный, опустошенный, после дружеского совета Кобы беречь сердце все-таки надеется уцелеть. И я надеюсь, и те несчастные, которых завтра выведут на процесс, тоже надеются», – думал Илья, ожидая, когда Инстанция позволит ему продолжить.
– Поставил кого надо, тебя не спросил, – заступился за Гитлера Каганович.
Орджоникидзе вдруг поднялся и медленно, ни на кого не глядя, побрел к выходу. Хозяин дал ему пересечь кабинет и, лишь когда рука наркома коснулась дверной ручки, тихо окликнул:
– Ты куда, Серго?
Нарком застыл у двери, его крупная сильная фигура обмякла, спина сгорбилась, он съежился, стал ниже ростом. Илье захотелось, чтобы Орджоникидзе выпрямил спину, не оборачиваясь, молча, решительно вышел, а еще лучше – смачно обматерил друга Кобу на прощанье. Конечно, ничего не изменилось бы – ни для наркома, ни для его заместителя Пятакова, ни для кого, но мелькнула бы искра живой человеческой эмоции в мертвом воздухе этого кабинета и, возможно, стало бы чуть легче дышать.
– Я пойду, Коба, нехорошо мне что-то, – хрипло произнес Орджоникидзе, обернулся, но глаз не поднял, смотрел в пол.
– Сядь, Серго. Если нехорошо, нужно сесть и посидеть спокойно. Товарищ Крылов сейчас расскажет нам, в чем суть разногласий Шахта и Гитлера относительно экономической стратегии Германии.
Сталин почти пропел эти несколько фраз, у него был приятный мелодичный баритон. Нарком покорно побрел на голос Хозяина, к столу, понурившись, едва переставляя ноги. Длинные черные ресницы затеняли глаза, казалось, он бредет вслепую. Ворошилов услужливо отодвинул для него стул. Орджоникидзе неловко опустился на краешек, и по наглой усмешке Клима было видно, как хотелось ему сдвинуть стул еще немного, чтобы Серго сел мимо, грохнулся на пол копчиком. Такие шутки практиковались в ближнем кругу.
«Нет, не сейчас, – думал Илья, – не при мне, я чужой».
– Мы знаем и без товарища Крылова, что Шахт трусливый буржуазный чинуша, тормозит творческую энергию Гитлера, – сказал Молотов.
– А ты чего это, Вяча, Гитлером так восхищаешься? – спросил с комически строгим прищуром Ворошилов.
– Продолжайте, пожалуйста, товарищ Крылов, – спокойно приказал Хозяин.
Илья мысленно поблагодарил Молотова. Сам того не желая, Вяча напомнил спецреференту Крылову, каким образом надо преподносить информацию, чтобы Хозяин остался доволен. Илья слишком отвлекся на Орджоникидзе, потерял равновесие, перестал чувствовать вибрации сталинской реальности и едва не начал говорить правду.
Правда заключалась в том, что Гитлер загонял германскую экономику в тупик, единственным выходом из которого была война. Шахт отлично помнил опыт Первой мировой. Германия тогда полностью истощила свои ресурсы, у нее не осталось нефти, металла, хлеба. Шахт пытался втолковать Гитлеру, что государство, которое целиком зависит от импорта стратегического сырья, в случае войны останется без сырья. Гитлера эти доводы бесили. В его воображении государства, у которых Германия покупала сырье, больше не существовали, они являлись территориями рейха, мысленно он уже завоевал их. Чернозем Украины, рудники Урала, сибирская тайга, бакинская нефть находились в полном его распоряжении.
«Неужели Сталин не понимает, что брать кредиты у Гитлера и отсылать ему тонны стратегического сырья – это полнейшее безумие?» – думал Илья, произнося вслух аккуратные, выверенные фразы.
– Производство оружия дает новые рабочие места, укрепляет доверие к власти военных. Военные должны быть довольны Гитлером. Он снабжает армию продовольствием и новейшими видами вооружения…
«Я не сказал „довольны“, я сказал „должны быть“, неплохая формулировочка», – мысленно утешил себя Илья.
Пока он говорил, у него возникло знакомое чувство, что нить повествования уводит его в подземные лабиринты, по которым бродят призраки, сгустки серой холодной слизи. Они то сливаются в единую подвижную массу, то распадаются, принимают форму отдельных человеческих силуэтов. Это был внутренний ад Сосо Джугашвили. Такими товарищ Сталин видел людей. Только превращаясь в очередного персонажа драматургического действа, человек становился объемным и цветным, обретал четкие очертания, чтобы наилучшим образом сыграть придуманную для него роль и навсегда исчезнуть.
– Чем больше оружия производит Германия, тем больше ей требуется стратегического сырья. Геринг понимает это не хуже Шахта и должен быть так же, как Шахт, заинтересован в экономическом сотрудничестве с Советским Союзом, – говорил Илья.
У него леденели губы, кровь отливала от щек, замирало сердце. Это случалось всегда в сталинском кабинете. Организм сам, помимо воли, притворялся мертвым механизмом. Руки спокойно лежали на столе, и ногти были белыми, с голубоватым оттенком. Казалось, еще немного и спецреферент Крылов свалится замертво. Но нет, механизм работал безотказно. Губы и язык двигались, голосовые связки вибрировали,
