груди.
– Боюсь. Но кофе все равно хочется. А вы, Всеволод Сергеевич, не боитесь охотиться за генеральскими сокровищами? Суетное это дело, и долголетию не способствует.
– Все там будем, – весело оскалился Кумарин, – ладно, выкладывайте, что вам рассказал Рейч о мемуарах.
– Хорошо, – кивнул Григорьев, – а вы мне за это изложите все, что знаете про актера Владимира Приза.
– Вот тебе на! Что это вдруг? Им ведь занимается Маша. И вы, насколько мне известно, не разделяете ее бредовых идей о том, что он лет через пять-десять, при определенном стечении обстоятельств, может стать российским фюрером. Вы, как и все там у вас, считаете Вову Приза безмозглой марионеткой, рекламной фишкой для партии «Свобода выбора». Вы что, после бесед с Рейчем изменили свое мнение?
Во второй раз объявили посадку. Григорьев залпом допил остатки кофе, загасил сигарету, поднялся.
– Идемте. Нам пора в самолет.
Досмотр был более толковым и тщательным, чем когда Григорьев улетал из Нью-Йорка. Ботинки снимать не заставили, зато попросили открыть и включить маленький ноутбук. Понюхали содержимое плоской серебряной фляжки с коньяком, которую взял с собой Кумарин. Все чрезвычайно вежливо, с извинениями.
– Вы не ответили, – напомнил Кумарин, когда они уселись на свои места в самолете, хлебнул из фляги и защелкнул ремень безопасности.
«Фишка, – повторил про себя Григорьев, – рекламный брэнд партии „Свобода выбора“. Нацист. Фанатик. Даже внешне похож на молодого Гитлера…»
Он попытался вспомнить лицо этого Вовы Приза, но не смог. Зато лицо Гитлера возникло тут же. Косая челка, выбритые виски, щеки немного обвислые, похожи на жабры, подбородок бесформенный, рыхлый, черты какие-то размякшие, оплавленные, зато квадратные усики очерчены четко.
«Интересно, найдется на земле человек, который не знает этого лица, никогда его не видел? Прошло почти шестьдесят лет, а он до сих пор остался „фишкой“, „брэндом“.
– Я не исключаю, – произнес Григорьев после долгой паузы, – что Маша вычислила очередного маньяка. Мы с вами можем сколько угодно гадать, что будет через пять-десять лет. Сейчас меня волнует другое. Мог этот Вова Приз стащить альбомы Рейча, или нет?
Кумарин хотел сделать еще глоток коньку, но застыл с фляжкой у рта.
– Погодите. Когда он был у Рейча?
– Он был дважды. Сначала в августе, потом в октябре. А конверты начали приходить в ноябре. Рейч к себе домой почти никого не приглашает. Но Приз бывал у него дома, и не один раз. Крошка Рики от него в полном восторге.
На экране кукольная стюардесса с улыбкой демонстрировала, как пользоваться спасательным жилетом.
– Приз носит перстень на мизинце, не знаете? – спросил Григорьев.
– Вам все не дает покоя история с призраком Отто Штрауса?
– Мне просто интересно, он в принципе носит какие-нибудь перстни, или нет?
– Понятия не имею. Спросите у вашей дочери. – Кумарин откинулся на спинку сидения, закрыл глаза. – Между прочим, альбомы мог запросто стащить покойный Драконов. Он тоже был у Рейча в гостях, и тоже в октябре, чуть позже Приза. И вообще, отстаньте минут на десять. Я плохо переношу взлет и посадку.
Григорьев сам рад был помолчать. Мысли путались. Драконов – это совсем уж странный вариант. Он приехал продать права на книгу. Рейч ему был нужен как литературный агент. Но, с другой стороны, книги-то нет никакой. И не было. Допустим, мемуары оказались лишь предлогом, чтобы встретиться с Рейчем, проникнуть в его дом. Тогда Драконов должен был заранее знать о снимках. Спрашивается: откуда? Далее. Чтобы отправить конверты из разных городов Европы, ему надо было объездить эти города. Или ему заказали стащить альбомы, а отправлял конверты кто-то другой? Бред, ерунда. А Вова Приз? Фокус со снимками – слишком тонкая для него комбинация. Приз и Драконов – не те люди, которые могли бы узнать домашние адреса американских сенаторов и высших офицеров спецслужб.
«Машка, Машка, неужели ты меня все-таки заразила своей теорией нового русского фюрера? Или это сделал Рейч? Когда ты, доченька моя, умница, развивала свои теории, мучила меня этим несчастным Вовой Призом, я смеялся над тобой, как все твои коллеги. Я считал это глупостью. Когда Рейч попросил меня представить, как Магда Геббельс убивала своих детей, я замахал руками: зачем?! Я не хочу. Мне больше нравится думать, что все это далекое прошлое, а Вова Приз – фигляр, существо грубое, примитивное, и поэтому неопасное».
Он закрыл глаза и сам не заметил, как задремал под тихий рев двигателей. Ему приснилась Маша.
Маша все не могла решить, стоит ли рассказывать врачу о разговоре, который она случайно подслушала в процедурной, о неизвестном мужчине, бродившем по коридору в халате, шапочке и маске. Он наверняка успел исчезнуть. Со стороны все это прозвучит довольно глупо. Маша сама ничего пока не поняла и объяснить доктору вряд ли сумеет.
Может, стоит сообщить в милицию, на всякий случай? Именно туда звонила сейчас доктор, диктовала фамилию, год рождения, домашний адрес Василисы. Ну не брать же у нее из рук трубку? «Знаете, тут какой-то тип бегал в халате, я случайно услышала через дверь, как он говорил с кем-то по телефону о чем- то, что могло бы, возможно, вас заинтересовать… Бред!»
– Значит, Грачева Василиса Игоревна? – врач положила трубку, опустила марлевую маску и улыбнулась, – Ну, будем знакомы. Это твой дедушка?
– Да, да, Дмитриев Сергей Павлович. А вы Вера Ивановна. Очень приятно. Вот, пожалуйста, мой паспорт!
Врач взяла паспорт из дрожащей руки Дмитриева, долго разглядывала фотографию, потом оригинал, потом опять фотографию.
– Погодите, а вы не кинорежиссер?
– Режиссер, – старик распрямил спину, сверкнул глазами, – лауреат Государственной премии, заслуженный деятель искусств России.
– Очень хорошие фильмы снимали раньше, – холодно кивнула врач, – значит, родители девочки за границей? Как же так можно, не понимаю. Уехали, оставили ребенка одного. Это только кажется, что в семнадцать лет они взрослые, на самом деле – хуже младенцев.
– Доктор, что с ней?
– У нее ожоги второй степени. Афония. Голос пропал, вероятно, из-за ларингита, плюс нервное и физическое истощение. Сильнейший стресс. Тут все вместе. Девочка попала в зону лесного пожара, этим все сказано. Спасибо, что жива осталась. Состояние стабильное, слава Богу, сепсиса нет. Нужно обследовать ее более тщательно. Пока мы взяли анализы, невропатолог ее посмотрел. Лор у нас будет только завтра.
– Я могу забрать ее домой? – робко спросил Дмитриев.
– Нет.
– То есть, как это – нет? Почему? Вася, ты хочешь поехать ко мне?
Василиса кивнула.
– Об этом не может быть речи, – жестко сказала врач, – я отдам девочку под расписку только матери или отцу.
– Но я же сказал, они за границей!
– Вот пусть прилетают и забирают. К тому же вы, как я успела заметить, не совсем трезвы. Извините.
Дмитриев густо покраснел, открыл рот, пробежал по маленькой палате, из угла в угол, схватил за руку Машу и закричал. Голос его дребезжал и срывался.
