– Ох, я старый дурак! – Дмитриев хлопнул себя по лбу. – Как же я сразу не догадался? Сколько я вам должен?
– Пятьдесят долларов.
– Ого, у доктора неплохие аппетиты, – Дмитриев принялся рыться в карманах, – вот, беда, ужасно неудобно, у меня с собой только сто рублей.
– Да ладно вам, Сергей Павлович, как-нибудь потом вернете. А насчет аппетитов – все вполне понятно. Нельзя ее за это судить. Она получает копейки, работает сутками, ответственность колоссальная, постоянные стрессы, нервные перегрузки.
– Мы все так живем, – проворчал Дмитриев, – впрочем, и взятки тоже все берем, не краснея. Кому дают, конечно.
Маша подъехала к воротам больницы и вспомнила, что ей надо позвонить Рязанцеву. Телефон оказался выключенным. Она забыла заблокировать клавиатуру. Стоило включить – он тут же затренькал.
– Здравствуйте, – произнес в трубке низкий мужской голос, – здравствуйте, Мери Григ.
– Арсеньев! – обрадовалась Маша, мгновенно узнав его. – Саня Арсеньев!
– Маша, это вы были в черно-сером «Форде» на Шереметьевской улице? Я вам сигналил.
– Да. Я только потом поняла, что это были вы, в синем «Опеле».
– Где вы сейчас, Маша?
– В больнице. То есть только что выехала из ворот больницы.
– Что случилось?
В голосе его прозвучала такая искренняя тревога, что Маша смутилась. Здесь, в Москве, никто не беспокоился, где она, что с ней может случиться. Собственно, на всем белом свете никто, кроме ее отца, всерьез об этом никогда не беспокоился.
– Со мной все в порядке. Просто пришлось отвезти дедушку к внучке. Я вам потом расскажу. Как у вас дела?
Она не ожидала, что так обрадуется Арсеньеву. Не то чтобы она совсем забыла его, просто старалась забыть. Ни к чему это все. Два года назад она прекрасно понимала, что нравилась ему. Надо быть совсем уж бесчувственной дурой, совсем не женщиной, чтобы не замечать такие вещи. Он ей тоже нравился, с ним было легко молчать. Говорить легко не с каждым, но со многими. А молчать – почти ни с кем. Всегда хочется как-то заполнить паузу. Да, пожалуй, Арсеньев даже слишком ей нравился, чтобы позволить себе помнить о нем все эти два года. Ведь это был тупик.
– Тупик, верно? – говорила она себе, встречаясь в Нью-Йорке дважды в неделю со своим замечательным, положительным во всех отношениях бой-френдом Диком.
– Тупик, – объяснила она отцу, когда он стал расспрашивать ее о милицейском майоре, с которым она сидела в ресторане в тот проклятый вечер, когда с ней вышел на контакт генерал Кумарин.
«Тупик», – повторила она сейчас, сворачивая с Садового кольца на улицу Красина, слушая, как дышит Арсеньев в трубку, как на заднем сиденье старик Дмитриев что-то нежно шепчет своей внучке.
– У меня все неплохо. Переехал в новую квартиру, – сказал Саня.
– Поздравляю.
– Спасибо, – он помолчал несколько секунд и вдруг выпалил: – Маша, я бы хотел с вами увидеться. Нет, я понимаю, сейчас поздно, вы очень заняты…
– Саня, Саня, я тоже хочу с вами увидеться. Более того, мне даже надо с вами посоветоваться, и чем скорей, тем лучше.
Они договорились, что она перезвонит ему, как только освободится, как бы поздно ни было. Стоило нажать отбой, телефон опять затренькал. В трубке раздался обиженный голос Рязанцева.
– Я все знаю, – сказал он, – я все отлично понимаю и не осуждаю вас, но вы же не «скорая помощь». Неужели нельзя было вызвать такси? Вы мне были так нужны на этом ток-шоу!
– Простите, Евгений Николаевич. Как все прошло?
– Ну, как, как? Разумеется, у меня полный провал, у него триумф. И некому было поддержать меня.
– Я уверена, вы преувеличиваете. Все не так плохо. Вам эфир записали? Ну вот, мы завтра вместе спокойно посмотрим, обсудим.
– Утром я вас жду, Маша, и, пожалуйста, больше меня не бросайте.
– Конечно, Евгений Николаевич.
Он попрощался все еще обиженный. А с заднего сидения прозвучал голос Дмитриева.
– Машенька, вы нас не бросите? Дело в том, что я не умею ни бинтовать, ни делать уколы. А сестру смогу пригласить только завтра. Вот тут круглосуточная аптека, давайте остановимся, купим все необходимое. И еще, надо купить еды. У меня совершенно пустой холодильник.
Василису оставили в машине. Когда зашли в аптеку, Маша пожалела, что не оставила в машине и Дмитриева. Он комментировал цены каждого лекарства, задал аптекарше десяток ненужных вопросов и довел ее до белого каления. В супермаркете сунул в тележку литровую бутылку дешевой водки.
– Сергей Павлович, не надо бы вам сейчас, пока у вас Василиса, – сказала Маша.
– Я капельку, рюмочку перед сном. Я так перенервничал, мне необходимо расслабиться, снять стресс. Нет, ну вы посмотрите, эта колбаса еще неделю назад стоила в два раза дешевле. Безобразие! Вы не беспокойтесь, я вам все верну, мне так неловко, и времени я у вас столько отнял! Это Рязанцев звонил? Перед ним тоже неловко. Знаете, он, кажется, сделал большую ошибку, приблизив к себе этого бойкого мальчонку. Есть в нем что-то неприятное. И актер он, между нами, никакой. Я бы его не взял даже в эпизод, даже в массовку не взял бы.
– Вот как? – удивилась Маша. – А что же вы с ним любезничали в «Останкино»?
– Ну, Маша, я же светский человек. Если бы я смотрел на него, как солдат на вошь, подумали бы, что я завидую его молодости и популярности. И потом, знаете, я не теряю надежды когда-нибудь снять кино, а без звезд в наше время не обойтись, если хочешь, чтобы деньги, вложенные в производство, окупились, нужны раскрученные брэнды. Только они делают рейтинг. Вова Приз – это, безусловно, брэнд.
– Сергей Павлович, вы же только что сказали: я не взял бы его даже в массовку.
– Лет десять назад не взял бы. Сейчас в ножки поклонюсь, чтобы он снизошел. Что делать, Машенька? Мое время кончилось, его только начинается.
Наконец вернулись к машине. Дмитриев так заболтал Машу, что она не заметила маленькой черной «Тойоты», которая неотлучно следовала за ними от больничных ворот и потом, от аптеки до дома Дмитриева. Зато Василиса заметила, но сказать об этом не могла.
Глава девятнадцатая
В Ницце, в аэропорту, их ждал шофер Кумарина, здоровый детина устрашающего вида, стриженный под «ноль», в гавайской рубашке. Завидев своего шефа у выхода из зала прилетов, он выбросил в урну недоеденное мороженое.
– Привет, Ваня. Как погода? – спросил Кумарин.
– Здравия желаю, товарищ генерал. Жарко.
Больше он не сказал ни слова. Взял у хозяина и гостя два маленьких легких чемодана и зашагал к стоянке. Солнце шпарило жестоко, Григорьев надел темные очки и подумал, что, пожалуй, придется купить какую-нибудь кепку. Кумарин прихватил с прилавка пункта проката автомобилей рекламную картонку и принялся энергично обмахиваться.
– Маша сказала, никаких колец Вова Приз не носит, – Григорьев крутил в руках сигарету, – а по словам Рейча, он надел перстень на левый мизинец и носит, не снимая.
– Правильно, – невозмутимо кивнул Кумарин, – перстень Рейчу оставило привидение, вот он и исчез. Вы что, забыли? Он волшебный. Да бросьте вы ломать голову, Андрей Евгеньевич. Мы с вами в Ницце. Побережье курортного счастья и русских кладбищ. Осмотритесь, принюхайтесь. Вдруг захочется провести здесь остаток жизни?
Шофер распахнул перед ними дверцы белоснежного новенького «Лексуса». Григорьев, так и не закурив, сломал сигарету и выбросил. В салоне заработал кондиционер, и через минуту они забыли о тропическом пекле. Кумарин окончательно пришел в себя после тяжелой посадки, порозовел, развеселился.
– Город изуродовали в шестидесятых, но кое-что сохранилось. Сейчас будет Променад де Англе. Английская набережная. Ее всю застроили бетоном, пластиком, стеклом. Переломали старые прекрасные виллы. У каждой было свое лицо, свое имя и своя история. Теперь почти ничего не осталось. Не одни мы
