– В электричке, – добавила Маша.
– Да, в электричке, – кивнул Арсеньев, – ты что-то говорила про секту. Легко представить, что знакомство произошло именно в электричке, а со станции они вместе отправились к лагерю.
– На машине?
– Почему нет? Машина могла ждать на станции.
– Ага, и они спокойно, покорно в нее загрузились, поехали, неизвестно, куда, с незнакомыми людьми.
– Ну они же познакомились в электричке, успели поболтать. Гришка, правда, очень общительный, любопытный и доверчивый.
– Саня, все это пока только наши с тобой фантазии. Мало фактов, – Маша поежилась, плотнее укуталась в плед. – В любом случае Василиса пока единственная свидетельница.
– У вас есть программа защиты свидетелей. А у нас нет, – сказал Саня.
– Это только звучит красиво, – усмехнулась Маша, – на практике получается ужасно. Человеку меняют имя, иногда внешность, переселяют в другой штат. Он рвет все свои прежние контакты. Работа, друзья, семья – все остается в прошлой жизни. Некоторые начинают сходить с ума от одиночества, пытаются покончить с собой, сбежать. Говорят, лучше смерть, чем такая жизнь. Самый надежный способ защиты свидетелей – это как можно скорее поймать преступников. Кстати, ты поймал убийцу писателя Драконова?
– Задержали одного наркомана, но пока ничего не ясно.
– Есть какая-то связь с мемуарами генерала Колпакова?
Арсеньев резко развернулся к Маше.
– Ты откуда знаешь про мемуары?
– Действительно, откуда я знаю? – Маша нахмурилась. – Наверное, из Интернета, – она помолчала, подумала немного, и радостно добавила: – Ну конечно! Я знаю о мемуарах от самого Драконова!
– Как это?
– Нет-нет, мне покойник не являлся. Просто два года назад я разговорилась с ним на какой-то презентации. Он тогда писал роман-биографию бандита Хавченко. На фуршете писатель крепко выпил. Узнал, что я американка, и стал толкать антиамериканские речи. Он пытался меня убедить, что во всех бедах второй половины двадцатого века виноваты США. Все происки ЦРУ, в том числе война в Афганистане и нынешний терроризм. Когда он рассуждал про Афганистан, постоянно упоминал своего близкого друга, генерала Жору, героя афганской войны, говорил, что у него осталось много уникального материала, генеральских воспоминаний, и он обязательно напишет книгу. Спрашивал, нет ли у меня знакомых издателей в Нью-Йорке.
– Погоди, он называл генерала Жору своим близким другом? – перебил Саня.
– Ну да, они были знакомы лет двадцать, Драконов помнил Вову Приза, генеральского племянника, маленьким мальчиком, бывал на даче, на той самой, что здесь неподалеку.
– Ты уверена, что он не сочинял?
– Зачем?
– Ну, не знаю, иногда люди фантазируют, окружают себя всякими солидными друзьями и знакомыми, чтобы придать себе весу.
– Ой, брось, – Маша поморщилась, – кто такой этот генерал Колпаков? Что от него осталось, кроме племянника?
– Кроме племянника, который уверял меня, что его дядя не был знаком с писателем Драконовым, – пробормотал Саня.
– Врет.
– Зачем?
– А ты спроси: господин Приз, зачем вы врете? Потом расскажешь, что он ответит, – Маша зевнула, взглянула на часы. – Рязанцев меня убьет.
Они как будто тянули время, прятались друг от друга за разговорами. Беседовали вроде бы вполне живо, о важных и серьезных вещах, но избегали встречаться взглядами. Фразы звучали слегка фальшиво, а паузы делались все длинней и напряженней.
– Когда приедет группа, можно будет отправить тебя к Рязанцеву на какой-нибудь машине.
– Нет.
– Почему?
– Я хочу поговорить с женщиной, которая нашла Василису. И с участковым.
– Маша, ты можешь мне объяснить, зачем тебе все это нужно? – Арсеньев решился, наконец притронуться к ее щеке. Он хотел видеть ее лицо и просто убрал за ухо выбившуюся прядь.
Она вся сжалась, укуталась в плед, как в кокон.
Что-то новое появилось в ее лице. Оно стало грустным, безнадежно грустным. Крайняя степень усталости и шок после пепелища. Он только так мог объяснить себе ее застывший взгляд, стиснутые зубы.
– Я не могу сейчас ответить. Нужно – и все. Я должна знать.
– Что именно?
– О, Господи, Саня, не мучай меня, я сама не понимаю, что именно. Пока все только на уровне ощущений, догадок. Знаешь, как говорят: если кажется, креститься надо. Вот я только и делаю, что крещусь.
– Помогает? – натянуто улыбнулся Саня.
– Как правило, да.
– Два года назад у тебя тоже были ощущения, догадки. А потом мы поймали убийцу. У тебя потрясающая интуиция.
– Спасибо. Кстати, как там дальше развивались события? Я же ничего не знаю.
– Наш маньяк Феликс Нечаев получил пятнашку. Даже заседания суда он умудрялся превращать в ток- шоу. Корчил рожи, рассуждал о подсознании, сублимации, депривации, о самках орангутанга, фаллической символике, губной помаде и постмодернизме. Несколько раз, с новыми подробностями, рассказывал туманную историю о том, как в ноябре восемьдесят пятого нашел свою Лолиту в подмосковной лесной школе, но она упорхнула от него в окно, как бабочка, и с тех пор вся его жизнь превратилась в поиски этого волшебного образа.
– Бедный старик, – вздохнула Маша.
– Ты о ком? – удивился Арсеньев.
– О Набокове. Он написал гениальную книгу. Вряд ли он мог предположить, что потом многие годы разные ублюдки, уголовные и литературные, будут использовать ее страницы в качестве красивых оберток, в которые так удобно заворачивать собственное дерьмо.
– Я не читал, – покачал головой Арсеньев, – я не хочу читать, как взрослый мужик развращает ребенка. Даже если это гениально написано.
– Книга ни в чем не виновата. Ну, ладно, – она улыбнулась, – о Набокове мы с тобой потом поговорим. Ну и как сидится Феликсу?
– Ничего сидится. Уже в КПЗ его опустили, но он, кажется, не слишком огорчился. Легко сменил ориентацию. У него ведь всегда было пристрастие к декоративной косметике. На зоне активно участвует в художественной самодеятельности. А как ты думаешь, где сейчас та девочка, которая сиганула из окна лесной школы в ноябре восемьдесят пятого, спасаясь от маньяка Феликса?
– Понятия не имею, – быстро, тихо, произнесла Маша и отвернулась. -Откуда мне знать?
Они замолчали надолго, оба смотрели прямо перед собой. Наконец Саня чуть слышно спросил:
– Он ведь тебя не тронул тогда? У него ничего не получилось, правда?
Она съежилась так, что стала совсем маленькой, и пробормотала:
– Конечно. Я выпрыгнула в окно.
– А потом уехала в Америку?
– Нет. Я там родилась.
– Маша, перестань. Что ты говоришь?
– Ну, хорошо. Я там родилась во второй раз. Меня вывезли в инвалидной коляске, без всякой надежды
