печи, а потом завернуть в него кусок белоснежного домашнего сыра с парой листиков лилового тархуна, Лариса остановилась в раздумье у открытого кафе напротив хлебной лавки. Она размышляла, не посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом, не выпить ли чашку кофе или лучше уж сразу идти к машине и скорее ехать домой с этими неподъемными сумками, тем более домашних дел еще впереди очень много.
«Дома я и десяти минут не передохну, — решила Лариса, — начну сумки разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку».
За угловым столиком она заметила одинокую белокурую женщину и тут же узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанные назад и стянутые в пучок на затылке пепельные волосы, большой выпуклый лоб, тонкий, с аристократической горбинкой нос, светлые изогнутые брови над бледно-серыми, почти прозрачными глазами… За угловым столиком пила в одиночестве кофе Елизавета Максимовна Белозерская, бывшая балерина, любовница полковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.
Лариса уже шагнула под полосатый тент, на ее раскрасневшемся лице расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала, как кто-то крикнул с противоположной стороны ограждения, где тоже находился вход: «Елизавета Максимовна!»
Все еще улыбаясь, Лариса инстинктивно сделала шаг назад. Она видела, как к Белозерской прямо- таки на шею бросилась тощая темноволосая девчонка. Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая голова доктора Ревенко.
Простодушная улыбка растворилась без остатка, лицо Ларисы замерло. Она сделала стойку, как хорошая охотничья собака, и впилась глазами в компанию за столиком. Слов она разобрать не могла из-за шума, но по жестам догадалась, что пацанка (так она для себя определила пассию доктора) давно знакома с Белозерской, однако на рынке они встретились случайно, обе этой встрече рады, хотя слегка смущены. Она догадалась, что пацанка знакомит Белозерскую с Ревенко.
Ларису толкали, пихали, какая-то толстуха громко выругалась, стукнувшись коленом о Ларисины тяжелые сумки. Долго стоять здесь не стоило, ее могли заметить из кафе. Но уходить, не доглядев до конца, она не собиралась. Эта случайная встреча, проходящая у нее перед глазами, словно кадры немого кино, стоила того, чтобы отказаться от чашки кофе в тени.
Оглядевшись, Лариса заметила стеклянную витрину хозяйственной лавки и нырнула внутрь. Отсюда отлично просматривалась та часть кафе, где сидели за столиком двое: Белозерская и пацанка — доктор ушел, вероятно, отовариваться. Снаружи Ларису не заметят, взгляд упирался в блестящее стекло, и глядевший с улицы видел только собственное отражение, как в большом зеркале.
Пацанка что-то возбужденно рассказывала Белозерской, та качала своей пепельной головой. Минут через пятнадцать в кафе вошли Константинов и десятилетний сын Белозерской Арсений. Мальчишка явно знаком с докторской пассией и обрадовался встрече. А Константинов видел пацанку впервые. Белозерская представила их друг другу.
— Женщина, вы долго здесь стоять собираетесь? У нас обед! — услышала Лариса суровый голос продавщицы.
— Да, простите, я сейчас уйду, — пробормотала она, не оборачиваясь, не отрываясь от стекла.
В кафе входил доктор Ревенко, нагруженный пакетами.
— Торчит тут полчаса, ничего не покупает, нашла, где отдыхать, — возмущалась у нее за спиной продавщица.
«Нет, они не знакомы, — отметила про себя Лариса, глядя, как доктор и полковник пожимают друг Другу руки, — или знакомы? Впрочем, теперь это уже неважно. Контакт произошел».
— Женщина, ты глухая, что ли? — не унималась продавщица. — Мне тебя как, выпихивать за шиворот или милиционера звать?
В другой ситуации Лариса ответила бы этой назойливой бабе по всей программе, обложила бы ее крепким мужицким матом за хамство. Но сейчас не до того. Глаза полковника тревожно скользнули по стеклу витрины, потом еще раз, уже внимательней… Надо уходить, тихо и быстро.
«Теперь я еще и наружник, — усмехнулась про себя Лариса, аккуратно укладывая пакеты в багажник своей „шестерочки“, — Константинов увидеть меня никак не мог, но взгляд почувствовал, напрягся. Потому и разошлись они так быстро».
Аккуратно выруливая с платной стоянки, Лариса думала о том, что с намеченными на первую половину дня домашними делами придется распрощаться. Шеф вряд ли удовлетворится телефонным сообщением, потребует подробности и детали. И сообщать о таком важном контакте надо срочно.
«А я губы раскатала, думала, успею борщ сварить, котлеты накрутить… Угораздило же их столкнуться именно сегодня у меня на глазах. Уж я-то знаю, как их обоих обложили со всех сторон, чтобы они не встретились, доктор и полковник, им просто невозможно было встретиться без свидетелей. Наверняка ведь я не одна зафиксировала этот случайный контакт. А потому надо доложить скорее, меня ведь тоже могли засечь, мигом настучат, что я с такой информацией не спешу. Однако я ведь спешу, — она притормозила у светофора, — так спешу, что самой противно».
Глава 20
— Мы разве не домой? — спросила Маша, заметив, что они едут в противоположную сторону.
— Нет, мы за кроссовками и вообще за всякими Одежками для тебя.
— Но кроссовки можно было купить на рынке, в вещевых рядах.
— Покупать китайские подделки на рынке — только деньги выбрасывать. В такой дряни ты больше ходить не будешь. Порядочная барышня должна иметь пару приличных платьев, и шорты твои никуда не годятся.
— Между прочим, приодеть Машу Кузьмину значительно сложней, чем покойную Юлю Воронину. Почему-то на мой тощий размер шьют либо попугаечно-молодежный хлам, либо проституточные тряпки типа того лилового платья, которое мы сожгли. Мне и так хорошо, не надо никаких одежек!
— Я очень рад, что тебе и так хорошо, — улыбнулся доктор, — но пара приличных платьев тебе не помешает.
— Вадим, я не ломаюсь, я серьезно — давай не будем ничего покупать. Я ведь не содержанка твоя!
— Фу, Машенька, откуда слова такие — содержанка? Ну, хочется мне тебя приодеть. Я десять лет, кроме цветов и духов, никому ничего не покупал.
— А кому ты покупал цветы и духи? — прищурилась Маша.
— Всяким разным дамочкам. Уже не помню.
— И не помни! Всяких разных дамочек забудь!
— Давно забыл.
— А что я скажу маме, когда она увидит у меня новую одежду?
— Ты лучше подумай, что ты скажешь маме, когда она увидит меня. Как ты меня представила своей преподавательнице? «Мой друг»? Сказала бы еще — «товарищ».
— Ну а как мне прикажешь тебя представлять? — смутилась Маша. — Как прикажешь, так и буду.
— Ну а как ты думаешь? Кто я тебе?
— Ты мне — все! — тихо сказала Маша. — Ты мне — любимый, единственный, но я ж не могу так тебя представлять. «Познакомьтесь, это — мой любимый, единственный Вадим!»
— Можно проще: это мой жених.
— Но ты же мне еще не предлагал руку и сердце.
— Дорогая Мария Львовна! — Вадим кашлянул и произнес торжественно:
— Я предлагаю вам руку и сердце. Я вас очень люблю и хочу, чтобы вы стали моей женой. Вы согласны?
— Дорогой Вадим Николаевич! Я вас тоже очень люблю и согласна стать вашей женой. Между прочим, после этого положено поцеловаться.
