Рязанцев сидел в кресле, всклокоченный, сонный, с опухшими красными глазами. Перед ним стояла Лисова, с фарфоровой миской и ложкой.
— Ты же знаешь, я не люблю сметану, отстань, — он отворачивался, брезгливо морщась.
— Доброе утро, — сказал Арсеньев, — Светлана Анатольевна, объясните, пожалуйста, куда делась зеленая общая тетрадь в клеточку?
— Какая тетрадь? — сердито рявкнула Лисова. — Вы не видите, Евгений Николаевич завтракает?
— Приятного аппетита, — сказала Маша, — Евгений Николаевич, вы должны знать, что ваша жена не пыталась покончить с собой. Таблетки, которые она пила, были действительно экстрактом валерьянки. А на чердаке просто перегорела лампочка, и Галина Дмитриевна встала на табуретку, чтобы вкрутить новую. Вешаться она не собиралась.
— Погодите, погодите, что за бред! — помотал головой Рязанцев, отстраняя ложку со сметаной.
— В прямой эфир вам звонила Светлана Анатольевна, — сказал Арсеньев, — она же подкинула мобильный телефон в больницу Галине Дмитриевне.
— Женя! — крикнула Лисова дурным голосом. — Это провокация! Надо вызвать охрану!
— Так, я не понял, что происходит? — откашлявшись в кулак, глухо спросил Рязанцев. — Светка, это ты звонила мне в прямой эфир? Ты?
— Женечка, ты же сам всегда боролся за справедливость и говорил, что лучше горькая правда, чем сладкая ложь! — Лисова выразительно взмахнула ложкой, и брызги сметаны полетели Рязанцеву в лицо, но он как будто не заметил этого и бесстрастно повторил:
— Ты звонила мне в эфир?
— Кто-то должен был сказать тебе правду, и не просто сказать, а так, чтобы ты осознал. — Она поставила на стол миску, положила в нее ложку, достала из кармана фартука бумажную салфетку, серую и мятую, и принялась вытирать ему лицо.
Рязанцев резко оттолкнул ее руку, схватил телефон и набрал номер.
— Егорыч?! — крикнул он в трубку — Где ты, мать твою? Да, срочно! — он отбросил аппарат.
— Евгений Николаевич, вы поняли, что ваша жена Галина Дмитриевна не пыталась покончить с собой? — тихо обратилась к нему Маша. — Эта женщина, — она кивнула на Лисову, — выкрала ее дневник, зеленую общую тетрадь в клеточку, прочитала историю про утонувшую подругу…
— Про убитую подругу! — закричала Лисова. — Женя, все эти годы ты жил с убийцей! Я пыталась восстановить справедливость, оградить тебя и детей от этого кошмара! Нельзя жить с убийцей! Она больна, Женя, она опасна!
Рязанцев никак не отреагировал. Дрожащими руками схватил пачку сигарет, но тут же отбросил и тихо, жалобно застонал:
— Ты звонила мне в эфир! Ты опозорила меня на всю страну!
— У меня не было другого выхода, иначе ты бы меня не выслушал, я много раз пыталась тебе сказать правду, но мне не давали, ты все время так занят, до тебя не докричишься…
Послышался топот. На веранду влетел взмыленный начальник охраны.
— Что здесь происходит? Рязанцев указал трясущейся рукой на Лисову и медленно произнес:
— Егорыч, убери ее отсюда, и чтобы больше я ее никогда не видел, никогда, ты понял? Это она звонила мне в прямой эфир.
— Я так и думал, — кивнул Егорыч, — я вас предупреждал.
— Женя! Опомнись! Ты остаешься совсем один, тебе не на кого будет опереться, опомнись, Женя! — повторяла Лисова, пока Егорыч выволакивал ее на улицу. — Пустите меня, я должна собрать вещи!
Арсеньев и Маша молча наблюдали, как Егорыч и охранник, ожидавший у крыльца, потащили Светлану Анатольевну к воротам. Рязанцеву, наконец, удалось закурить, он сидел, отвернувшись к стене, и над его головой поднимался слоистый дым. На диване, в углу, осталась валяться книга Шарлотты Бронте “Джен Эйр” в мягкой обложке, заложенная посередине пробитым троллейбусным талончиком.
— Евгений Николаевич, вам надо забрать жену из больницы, — сказала Маша, когда затихли крики Лисовой, — она поправится дома, не скоро, но поправится. Ее нельзя колоть психотропными препаратами, они ее искалечат, ей нужны только покой и любовь.
— Пожалуйста, оставьте меня, — не поворачиваясь к ним лицом, Рязанцев помотал головой, — я хочу побыть один.
— А вы не хотите узнать, что на самом деле происходило в вашей семье, с вашей женой все эти годы? — спросил Арсеньев.
— Потом. А сейчас уйдите… нет, стойте. Маша, вы должны подумать, как лучше организовать прессу. Надо дать несколько жестких материалов о происках моих тайных недоброжелателей и завистников, чтобы обязательно был упомянут этот идиотский звонок. Список журналистов возьмите у Феликса. Все, спасибо. Я позвоню вам.
— Феликс Нечаев задержан по подозрению в убийстве Виктории Кравцовой, Томаса Бриттена и еще одного человека, — сказал Арсеньев.
Рязанцев наконец соизволил повернуться к ним лицом:
— Феликс? Это ничтожество? Погодите, вы сказали, он убил еще одного человека. Кого же?
— Проститутку с подмосковной трассы. Рязанцев закрыл глаза, погладил свои небритые серые щеки, словно хотел проверить, на месте ли харизма, и спросил растерянно:
— А зачем он убил проститутку?
ЭПИЛОГ
В семь вечера Маша все-таки ужинала в ресторане, но не со Стивеном Ловудом, а с Саней Арсеньевым.
— Где же он раздобыл пистолет? — спросила она, когда они уселись за столик.
— Нашел в багажнике “Фольксвагена-гольф”, под запаской. И счел это особым знаком, поскольку машина была от Вики, решил, что она ему как бы вручила это оружие.
— Он только в трех убийствах признался?
— Пока да. А что?
— Так. Ничего. Каким же образом к нему попала машина Кравцовой?
— Она ее купила за восемь тысяч, а потом увидела шубу тоже за восемь тысяч, о которой мечтала всю жизнь, и решила быстро продать машину.
— Это вам кто рассказал?
— Сам Нечаев. Они вместе зашли в меховой магазин в Столешниковом переулке.
— И что дальше?
— Он давно хотел именно такую машину, у него были эти восемь тысяч.
— Откуда?
— Во время последней пиар-кампании Рязанцева они все хорошо заработали, он в том числе. Он купил ей шубу, опустошив свою кредитку, она оформила ему доверенность на машину, прямо там, в Столешниковом, в ближайшей нотариальной конторе. И в тот же день он обнаружил в багажнике под покрышкой пистолет.
— А дубликат ключа от ее квартиры он сделал заранее?
— Нет. Ему не нужен был ключ. Она сама открыла ему дверь. Дело в том, что на всех их вечеринках он выполнял роль оператора, снимал любительской видеокамерой. В тот вечер Кравцова позвонила ему очень поздно, часов в двенадцать, и попросила привезти срочно кассету, отснятую на дне ее рождения в закрытом клубе, неделей раньше. Он ехал и надеялся, что она позвала его не только из-за кассеты. Он очень давно ждал, когда же она его позовет. Но застал у нее Бриттена. Они посидели, выпили виски, часа в три он стал собираться домой, но тут все вспомнили, что он много выпил, Кравцова предложила ему остаться до утра. Он улегся на диван в гостиной, но не мог уснуть, сначала прислушивался к тому, что происходит в спальне, потом отправился в душ, охладиться слегка, и там, в шкафчике, нашел широкий лейкопластырь, ножницы, упаковку с резиновыми перчатками. Прокрался в спальню, они уже спали. Долго
