вопросы. Существует план вашей психологической обработки. Там подробно прописаны дозы информации и дезинформации, то есть что и когда вы должны узнавать. Вы объект. Все ваши мысли и чувства контролируются.
– Это ваш Хот объект, а я живой человек, никто не может контролировать мои мысли и чувства.
– Конечно, Сонечка, никто не может, никто не вправе. Однако это происходит. Вы, главное, не нервничайте. – Он улыбнулся и взял ее за руку. – Извините. Я должен проверить пульс. Я ведь тоже человек подневольный, отчитываюсь перед хозяином каждый вечер.
– Ой, мамочки, мне это не по силам. Я ничего не понимаю, – пробормотала Соня, – я хочу домой, мне страшно.
Она очень старалась не заплакать, но слезы потекли неудержимо. И тут же возникло в памяти рябое лицо Хота, две крупные симметричные капли на его щеках.
– Тихо, тихо, плакать можно, но чтобы кроме меня никто этого не видел и не слышал, – прошептал Макс, – больше ни о чем не спрашивайте. Я расскажу сам, что могу.
Он отпустил ее руку, достал из маленького холодильника бутылку воды, налил, протянул ей стакан и бумажный платок. Она глотнула воды, вытерла слезы, высморкалась, посмотрела на Макса. Возможно, это тоже была маска, он играл. Пусть так, все равно перед ней были живые сострадательные глаза.
– Моя мать танцовщица, – сказал он и погладил Соню по голове. – До сих пор она бьет чечетку в ночных клубах и не желает смириться со своим ужасным возрастом, помешалась на пластических операциях. В детстве я совсем не видел ее, она моталась по гастролям. Меня растили бабушки, Ксю и Ли. Я уже говорил вам, они уехали из России в восемнадцатом году. Ксю было семь, Ли значительно больше. Никто не знал в точности, сколько лет Ли. После войны ей оформляли очередной паспорт. В ее документах стоял год рождения 1846. Чиновник решил, что цифра 4 на самом деле плохо пропечатанная девятка, и без всяких вопросов исправил ошибку. Ли не возражала.
– Вы хотите сказать, ваша бабушка жила больше ста лет? – спросила Соня.
Слезы мгновенно высохли, сердце подпрыгнуло. Она залпом допила воду и потянулась за сигаретой.
– Я не разрешаю здесь курить, ну уж ладно, открою иллюминатор, сейчас штиль. Сто пятьдесят.
– Что?
– Ли умерла в девяносто шестом году. Ксю пережила ее всего на три дня. Ксю было восемьдесят пять. У нее обнаружили рак, она лежала в клинике. Десятого ноября Ксю ушла в кому. Ли уехала от нее поздно вечером. По дороге из клиники домой разбилась насмерть. Она была отличным водителем, но не справилась с управлением. На самом деле она просто не пожелала пережить свою внучку.
– Простите, Макс. Я вам не верю.
– Как хотите. Но вы не дослушали. В Москве, в восемнадцатом году, Ли и Ксю остались одни. Вся семья погибла. Ли тяжело болела. У нее был диабет, гипертония, отказывало сердце. В таком состоянии она попала в бывший военный госпиталь. Там работал Миша Свешников. Ли называла его Мишей, он был студентом ее покойного мужа, профессора Миллера. Она не знала, как и чем он ее лечил, она легла умирать, но из госпиталя вышла живой и здоровой. Правда, у нее выпали волосы, слезли ногти, страшно шелушилась кожа. Потом все выросло заново. Сколько я помню ее, она всегда выглядела лет на пятьдесят и никогда не болела. В детстве я думал, что мои бабушки сестры, причем Ли младшая.
– Все равно не верю, – упрямо повторила Соня и помотала головой, – сейчас вы опять станете проверять мой пульс, а потом доложите хозяину о моей эмоциональной реакции.
– Нет, Соня, сейчас я кое-что вам покажу. – Он развернулся в кресле и включил ноутбук. – Старые фотографии из дома я не выношу, оригиналов у меня с собой нет. Но некоторые снимки я отсканировал и вогнал в компьютер.
– Не верю!
– Так любил говорить своим актерам великий Станиславский, – грустно заметил Макс и открыл программу, – пожалуй, можно начать с этого. Выпуск медицинского факультета Московского университета 1884 года. Вот он, Миша Свешников. А это профессор Миллер Иван Карлович. Дама в шляпке – моя Ли. Лидия Петровна Миллер. Качество довольно паршивое, но смотрите, я увеличиваю. Здесь Ли тридцать восемь.
– Вы похожи на нее, Макс.
– Да, я знаю. Год девятьсот шестнадцатый. Пятилетняя Ксю. Остальных перечислять не буду. К восемнадцатому никого уж не осталось, кроме вот этих двоих. Ребенка и старухи. Видите, Ли здесь совсем другая, но узнать все-таки можно.
Он увеличил лицо. Отечная, полная, тяжело больная старуха смутно напоминала женщину в шляпке, и все-таки это была она, Лидия Петровна Миллер.
– Берлин, восемнадцатый год. Снимок сделан через несколько дней после приезда из России.
Старуха и девочка. У старухи на голове берет, волос не видно. Лицо худое и настолько измученное, что возраст определить трудно. Девочка, семилетняя Ксю, замотана темным платком, тоже измучена, однако улыбается спокойно и счастливо.
– Здесь у обеих нет волос, короткий ежик, и обе стесняются этого, – объяснил Макс. – Ксю привезла вшей из Москвы, ее обрили наголо, у Ли волосы выпали сами.
Он показал еще около дюжины снимков, разных лет. По ним отчетливо было видно движение времени. Менялось качество пленки, одежда, прически. Менялась Ксю. На фотографии начала семидесятых Соня увидела мальчика Макса. Этот снимок он увеличил.
– Вот она, точка пересечения. Здесь Ксю и Ли выглядят как ровесницы. Ксю пятьдесят девять. Тогда еще она красила волосы. Ли седая, а все равно кажется чуть-чуть моложе. Это чуть-чуть, маленькая временная трещинка между ними росла неумолимо.
– Но неужели никто не замечал? Родственники, знакомые, соседи? – спросила Соня, разглядывая последний снимок, где была совсем старая, уже больная Ксю, почти сегодняшний Макс и неизменная, седая, строгая, моложавая Ли.
– Родственников почти не осталось, соседи и знакомые часто менялись из-за переездов. В тридцать третьем, когда к власти пришел Гитлер, умная Ли решила удрать в Америку. Европейский континент они покинули как бабушка и внучка, в Нью-Йорк приплыли как мать и дочь. Ксю было двадцать два.
– На какие средства они жили? – спросила Соня.
– Ли всегда удавалось заработать. Она была неутомима и несгибаема, знала четыре языка, печатала на машинке, стенографировала, переводила, шила игрушки, рисовала комиксы, иллюстрировала детские книжки. В Америке ее взяли на Диснеевскую киностудию, она сумела оплатить обучение Ксю в университете. Ксю стала юристом, вышла замуж, родила мою мать. Муж Ксю, мой дед, был кадровый офицер армии США, погиб в сорок четвертом.
– Ну а ваша мама, как она могла ничего не заметить?
– О, матушка – человек особенный. Она выросла удивительной красавицей, танцевала без передышки, жила бурно, вдали от нас, приезжала редко и никого, кроме самой себя, не видела. Замуж выходила раз семь, кажется. Один из семерых стал моим отцом. Я родился в шестьдесят пятом. К этому времени никто не сомневался, что Ксю и Ли сестры.
– Макс, когда вы узнали?
– Девятого ноября девяносто шестого года. Мы с Ли сидели в палате, Ксю была еще в сознании, стала вспоминать детство, Москву, заговорила о Свешникове. Ксю начала рассказывать, а Ли продолжила. Сначала я думал, что обе они бредят. На следующее утро Ксю ушла в кому, Ли просидела весь день у ее кровати, а вечером погибла. Старые фотографии я разыскал потом, их сохранили внуки берлинских родственников, у которых Ли и Ксю жили с восемнадцатого по двадцать второй год.
– И вы пошли по следу. Вы захотели выяснить, как и чем лечил профессор Свешников вашу Ли? – тихо спросила Соня.
– Да. Я пошел по следу. Дорожка оказалась узкая. Скоро я почувствовал, что мне дышат в затылок. Был момент, когда я даже пытался сойти с этой дорожки, однако не получилось.
– Почему?
– Пропасть с обеих сторон. Шаг в сторону, и привет.
– Убьют?
