– Хуже.
– Макс, как вы существуете среди них?
– Хотите сказать, я не такой, как они? Вы это только сейчас поняли?
– Я сразу обратила внимание, что у вас нет этого ужасного запаха.
– Вы заметили запах? – Макс искренне удивился, даже слегка вытаращил глаза. – Ну-ка, расскажите, на что он похож?
– А вы разве не замечаете, как у них воняет изо рта? У всех, кроме, слуг. И кроме вас.
– Странно. Я знаю, что собаки всегда это чувствуют, дети изредка. Взрослые никогда. Так чем же пахнет, можете рассказать?
– Тухлой рыбой. Или нет, не совсем. Когда чайка взлетает, очень близко, такое легкое омерзительное дуновение от ее крыльев. Падаль, гнилая тина.
– Да, я примерно так и представлял себе, – кивнул Макс, – однако не думал, что запах может быть настолько сильным. Или это особенность вашего обоняния? Соня, когда вы стали чувствовать, не помните?
– Помню. Когда меня похищали, Фриц Радел склонился очень близко. Это особенное зловоние. Оно довольно слабое, но какое-то нечеловеческое. Адское. В чем причина? Вы должны знать.
Макс ничего не ответил. Дверь открылась, заглянул капитан.
– А, вот вы где! Не слышите колокол? Ужинать, ужинать, господа!
Глава двадцать пятая
Ледяной ноябрьской ночью Михаил Владимирович проснулся от стука в дверь. На темной лестничной площадке стоял Федор. Он был раздет, без своей вечной кожанки, без фуражки, в штанах галифе и дырявом вязаном джемпере.
– Автомобиль ждет, прошу вас, быстрее, – пробормотал он, стуча зубами от холода.
– Что, опять у великого вождя приступ? – спокойно спросил Михаил Владимирович и накинул Федору на плечи старую нянину шаль, которая валялась на столике в прихожей.
– Нет, не в Кремль, не к нему. Болен совсем другой человек. Умоляю, быстрей!
– Хорошо, не волнуйся, я сейчас оденусь. Кто и чем болен, объясни.
Огонек свечи дрожал, Михаил Владимирович прикрыл его ладонью, вместе с Федором прошел в кабинет. Из-за холода он спал одетый, ему пришлось только поменять валенки на сапоги и накинуть поверх лыжной фуфайки старую генеральскую шинель без погон. Саквояж со всем необходимым стоял у стола.
– Федя, я готов. Шаль не снимай, поезжай в ней, потом вернешь.
Федор застыл в дверях, испуганно смотрел на профессора. В полумраке глаза его странно светились.
– Да что с тобой? Ты же сам умолял быстрее ехать. Так поехали.
– Михаил Владимирович, надо взять препарат, – чуть слышно прошептал Федор.
– О чем ты? С ума сошел? Ты же знаешь, ничего не осталось.
– Осталось. Вы спасли после Оси еще двоих. Старуху Миллер и есаула Пищика. Ради Бога, не возражайте, я теперь все знаю. Он рассказал мне. Вы должны его спасти, мы без него пропадем.
– Да кто же он?
– Белкин Матвей Леонидович. Имя вам ничего не скажет. Но не важно. Он гарант безопасности, вашей, моей. На нем все держится. Он занимает высокий пост в Комиссариате финансов, вся большевистская верхушка от него зависит, он ведает их тайными банковскими вкладами за границей. Если его не станет, они рано или поздно уничтожат вас, Таню, Андрюшу, меня.
– Так, погоди, – профессор нахмурился, – без тебя Ленин обойтись не может. Я тоже, кажется, нужен ему. Разве не он там у них самый главный?
– Да, он главный, однако многое происходит за его спиной, без его ведома. К тому же он не всегда вменяем, вы сами знаете. Меня могут шлепнуть в любой момент, не спрашивая его разрешения. Свердлов меня ненавидит.
– За что?
– Какая разница? Михаил Владимирович, мы теряем время. Я не могу сейчас посвящать вас во все эти тайные хитросплетения, я сам понимаю слишком мало. Просто поверьте мне на слово. Без Белкина мы погибнем в любой момент. Давно бы уж погибли, если бы не он.
– Хорошо. Успокойся – Михаил Владимирович открыл ящик письменного стола, достал темную склянку, положил в саквояж. – Вот. Видишь, я взял. Но, Федя, это последний, неприкосновенный запас.
Они разговаривали и двигались почти бесшумно. В квартире никто не проснулся. Михаилу Владимировичу пришлось разбудить Таню, чтобы она закрыла за ними. Ключ был всего один.
– Опять туда? – спросила Таня.
– Нет. В «Метрополь», – ответил Федор.
– Почему вы раздетый? Простынете. – Она зевнула и провела рукой по его мокрым волосам. – Скоро папу привезете назад?
– Не знаю. Может быть, утром. – Федор поймал ее руку и быстро поцеловал в ладонь.
Она сонно улыбнулась, поцеловала его в щеку.
На улице был дождь со снегом. Незнакомый водитель в кожаном теплом шлеме рванул вперед так резко, что автомобиль подпрыгнул. Михаил Владимирович едва не прикусил язык.
– Он давно страдал гипертонией, в последнее время побаливали почки, – быстро, нервно шептал Федор. – Я с самого начала подозревал, что гипертония – следствие хронического гломерулонефрита. От анализов и серьезного обследования он отказывался.
– Все они почему-то отказываются, – проворчал Михаил Владимирович. – Сколько ему лет?
– Пятьдесят восемь.
– Что с ним сейчас?
– Гипертонический криз. Давление мне удалось снизить немного, криз миновал, но острая почечная недостаточность может вызвать кому.
– В таком случае почему мы едем в «Метрополь», а не в больницу? Ты должен был отвезти его в Солдатенковскую, а потом уж мчаться за мной.
– Он не желает ехать в больницу, он верит только в препарат.
– У него помутнение рассудка? Делирий?
– Он в полном сознании. Но надежды действительно нет. Почки атрофированы, обе. Он умирает.
– Почему он мне покровительствует? Из-за препарата?
– Да. Но не только. Для него важно сохранить вас как ученого, как врача. Там, среди большевистской верхушки, здравомыслящих людей мало. Они ошалели от власти и от страха в любой момент ее потерять. Все они страдают манией величия. Понимать и ценить чужой талант никто из них не может. Каждый сам себе гений. Особая форма аутизма. Каждый сконцентрирован на себе. Если не станет Белкина, ни за что ручаться нельзя. Поверьте, это не слова. Я знаю, что говорю.
Автомобиль остановился у подъезда. В фойе их встретил высокий, сутулый юноша в гимнастерке, бритый наголо, с бледно-голубыми глазами и тонким поэтическим лицом.
– Совсем плохо, – сказал он, – судороги, дыхание ужасное.
В коридоре на третьем этаже у двери номера дремали стоя два чекиста. Заслышав шаги, оба встрепенулись и схватились за свои маузеры, но тут же извинились, вежливо поздоровались.
В просторном двухкомнатном номере было удивительно чисто. На диване в гостиной, накрывшись кожаным пальто, спала стриженая темноволосая барышня.
– Это Зина. Дочь его, – представил ее Агапкин, – вчера приехала из Швейцарии.
Зина поднялась, потерла глаза.
– Слава Богу. Здравствуйте, Михаил Владимирович. Я заснула, простите, вторые сутки на ногах. Знаете, он так сильно икает и все время подергивается.
На широкой гостиничной кровати высилась груда одеял, и за ними не сразу можно было разглядеть небольшую лысую голову на подушке, но тяжелое, с хрипами дыхание звучало на всю комнату. Когда вошли, больной дернулся и открыл глаза.
Лицо его было отечным, бледно-желтым. Михаил Владимирович сел на край кровати, приложил руку ко
