Бедный Марко, если бы он видел, в каком состоянии находилась в эту минуту его мать, он сделал бы над собой нечеловеческое усилие, чтобы продолжать путь и прийти к ней несколькими часами раньше!
Она была больна и лежала в комнатке первого этажа богатого помещичьего дома, где жило семейство Мекинес. Хозяева очень любили ее и делали для нее всё, что могли. Она уже была больна, когда Мекинесу пришлось неожиданно уехать из Буэнос-Айреса, но чистый воздух Кордовы не вернул ей здоровья. Потом, не получая больше ответов на свои, письма ни от мужа, ни от его двоюродного брата, она стала жить в постоянной тревоге, в предчувствии какого-то большого несчастья. Она не знала, ехать ли ей домой, оставаться ли на месте, ежедневно ожидала рокового известия, и всё это самым пагубным образом отразилось на ее здоровье. В последнее время болезнь ее обострилась, и вот уже две недели, как она не вставала с постели. У нее была грыжа, которая требовала операции. В ту самую минуту, когда Марко мысленно призывал свою мать, у постели больной стояли хозяин и хозяйка, ласково уговаривая ее согласиться на операцию, но она со слезами отказывалась. На прошлой неделе к ней уже приезжал хороший доктор из Тукумана, но всё было напрасно.
— Нет, мои дорогие синьоры, — говорила она, — не надо этого делать. У меня нет больше сил, я умру под ножом хирурга. Лучше дайте мне умереть спокойно. Я не дорожу больше жизнью, для меня всё кончено. Пусть я умру раньше, чем узнаю, что случилось с моей семьей.
Напрасно хозяева просили ее не падать духом, говоря, что на последние письма, адресованные непосредственно в Геную, она еще получит ответ, что она должна согласиться на операцию ради своих сыновей. Но мысль о семье только усиливала глубокое отчаяние, которое давно уже охватило ее, и услышав, что говорят о ее сыновьях, больная заплакала.
— Благодарю вас, синьоры, — сказала она, — благодарю от всего сердца, но мне лучше умереть, я хочу умереть. Видно, судьба моя умереть здесь.
Ослабев, она закрыла глаза и, казалось, задремала.
Хозяева постояли еще некоторое время у ее постели, с состраданием глядя, при слабом свете ночника, на эту мать, которая ради своей семьи уехала за шесть тысяч миль от родины и теперь, так много выстрадав, умирает.
На следующий день, рано утром, с мешком на спине, согнувшись и хромая, но бодрый и радостный, Марко вошел в Тукуман, один из самых молодых и самых процветающих городов Аргентинской республики.
Ему казалось, что он снова видит перед собой Кордову, Розарио, Буэнос-Айрес. Это были те же прямые и длинные улицы и те же невысокие белые домики. Но здесь со всех сторон окружала его пышная, невиданная раньше растительность, а ароматный воздух, чудесный свет, чистое и глубокое небо, какого он никогда раньше не видел, даже в Италии.
Шагая по одной из улиц, Марко почувствовал снова то лихорадочное волнение, которое уже испытал в Буэнос-Айресе. Он осматривал окна и двери каждого дома, вглядывался в каждую проходящую женщину, со смутной надеждой встретить свою мать. Ему хотелось расспросить каждого встречного, но он не решался остановить кого-нибудь. Многие с удивлением смотрели на оборванного и покрытого пылью мальчика, который, очевидно, прошел длинный путь.
А он искал среди встречных лицо, которое внушило бы ему доверие, чтобы обратиться со своим робким вопросом. Вдруг над дверью в одну из лавочек он увидел вывеску с итальянской фамилией. Внутри находился мужчина в очках и две женя шины. Марко медленно подошел к двери и, набравшись духа спросил:
— Не сможете ли вы мне сказать, синьор, где живет семейство Мекинес?
— Инженер Мекинес? — переспросил в свою очередь продавец.
— Да, инженер Мекинес, — повторил мальчик прерывающимся голосом.
— Семейства Мекинес, — сказал продавец, — нет сейчас в Тукумане.
Едва раздались эти слова, как у Марко вырвался отчаянный крик. Продавец и женщины вскочили, прибежало несколько человек соседей.
— Что случилось? Что с тобой, мальчик? — спрашивал его хозяин, втаскивая Марко в лавочку, и усаживая его. — Нечего так отчаиваться, черт побери! Семейства Мекинес нет здесь, это правда, но они недалеко, в нескольких часах езды от Тукумана.
— Где? Где? — закричал Марко, вскакивая и снова оживая.
— Милях в пятнадцати отсюда, — продолжал лавочник, — на берегу реки Саладильо, строится большой сахарный завод. Там стоит несколько домиков и дом синьора Мекинеса, это всем известно. Ты доберешься туда за несколько часов.
— Они там уже целый месяц, — прибавил молодой человек, прибежавший на крик Марко.
Марко посмотрел на него расширившимися глазами, и побледнев, быстро спросил:
— Не видали ли вы у синьора Мекинеса служанку итальянку?
— Генуэзку? Как же, видел.
Из груди Марко вырвались рыдания, похожие и на смех и на слёзы.
Потом, охваченный бурным нетерпением, он закричал:
— А как туда идти, по какой улице? Я сейчас же отправлюсь туда, скажите мне скорей, по какой улице!
— Но это целый день пути, — заговорили все окружающие, — а ты устал, должен отдохнуть; отправляйся лучше туда завтра утром.
— Нет, нет, это невозможно, — отвечал мальчик. — Объясните мне только дорогу, я не могу ждать больше ни секунды, я должен сейчас же идти туда, хотя бы мне пришлось умереть на дороге.
Видя его настойчивость, окружающие перестали с ним спорить.
— Ну, счастливого пути, — сказали они ему, — будь осторожен, когда пойдешь через лес. Счастливого пути, маленький итальянец.
Один из мужчин проводил его до выхода из города, указал ему дорогу, дал несколько советов и остался смотреть ему вслед. Через несколько минут фигурка хромающего мальчика с мешком на спине исчезла среди густых, окружающих дорогу деревьев.
Была полночь. Совершенно обессилевший Марко вынужден был отдохнуть несколько часов, сидя на краю канавы, но теперь он снова шел вперед. Путь его лежал через огромный лес из гигантских деревьев, каких-то растительных чудовищ, с необъятными стволами, похожими на колонны собора, которые на головокружительной высоте соединяли свои посеребренные луной кроны. В окружающем мраке Марко едва различал тысячи стволов и ветвей самых разнообразных очертаний: прямых, согнутых, искривленных, переплетающихся друг с другом. Одни ветки, казалось, застыли в борьбе, другие вытянулись, угрожая. Некоторые лежали, рухнувшие на землю, покрытые густой и спутанной растительностью, которая словно боролась за каждую пядь пространства. Другие деревья росли тесными группами, и стволы их поднимались вверх, как гигантские копья, острия которых касались облаков. Это гордое великолепие, этот чудовищный беспорядок огромных силуэтов представляли собой величественное и страшное зрелище. Такой природы, такой растительности Марко никогда еще не видел.
Временами его охватывал непреодолимый страх, но потом мысли опять обращались к матери. Силы его приходили к концу, ноги были в крови, а он всё шел один через этот ужасный лес, где редко-редко встречались ему небольшие хижины, жилище человека, да у подножия некоторых деревьев высились муравейники, а иногда попадались буйволы, спавшие у дороги.
Силы его приходили к концу, но он не чувствовал усталости Он был один, но не боялся. Величие-леса возвышало его душу. Близость матери придавала ему силу и смелость взрослого мужчины. Воспоминание об океане, всех ужасах пути, всех перенесенных и. побежденных с таким железным упорством мучениях заставляло его гордо поднимать голову. Недаром в его жилах текла смелая и благородная кровь генуэзцев.
И у него появилось новое чувство: до сих пор, когда он думал о своей матери, лицо ее представлялось ему всегда смутным, потускневшим после двух лет разлуки, но теперь этот образ прояснился, и лицо его матери встало перед ним так отчетливо, как давно уже не бывало. Он видел его прямо перед собой, улыбающееся, живое. Он снова узнавал еле уловимым движения ее глаз и губ, ее манеры, ее жесты, он следил, как на лице ее отражались ее мысли. И, подстрекаемый, подгоняемый этими воспоминаниями, он ускорял шаги. В сердце у него родилась новая невыразимая нежность, и по щекам его
