словами Сенеки, который говорил, что попасть в лабиринт любви легко, а выбраться из него трудно. Не знаю, может ли служить извинением нашему кабальеро мнение величайшего из философов [b19], утверждавшего, что любовь не имеет целью обладание любимым существом, но вместе с тем не может без этого жить. Я бы с удовольствием попросил его разъяснить мне эти слова, если бы он жил сейчас, даже если бы для этого мне нужно было съездить в Грецию, так как мне кажется, что между этими двумя положениями имеется некоторое противоречие. Мне думается все же, что он хотел этим сказать, что истинной может быть и любовь, мечтающая об обладании, и та, которая не стремится к нему. Пусть ваша милость решит, какая именно любовь владеет ее умом, и простит молодости Лисардо то, что он не любил Лауру платонической любовью.
Итак, переходя от одной черты к другой, Лисардо стал близок к последней из тех пяти черт влюбленного, которые Теренций описал в 'Андриянке'. И в ответ на его страстные уговоры Лаура написала ему следующее:
'Если бы ваша любовь была истинной, мой Лисардо, она бы удовольствовалась тем положением, в котором вы, вернувшись из Индий, нашли мою честь; ведь вам хорошо известно, что я вышла замуж потому, что меня обманули, что я ждала вас, надеясь на вашу верность, и оплакивала вашу женитьбу. Как вы можете желать, чтобы я нарушила свой долг перед родителями, надругалась над честью мужа и подвергла опасности свою добрую славу? Ведь все эти доводы настолько важны, что о каком бы из них я ни задумалась, мне делается ясно, что ваше удовольствие вам дороже, чем любой из них в отдельности или даже все они, вместе взятые. Мои родители благородного происхождения, мой муж своей любовью и своими подарками делает меня ему обязанной, и мое доброе имя - лучшее мое украшение. Что же станет со мной, если я все это утрачу из-за вашего безрассудного желания? Смогут ли мои родители восстановить общее к ним уважение, муж мой - свое честное имя, а я - свою честь? Будьте же довольны, сеньор, тем, что я полюбила вас сильнее, чем люблю моих родителей, моего повелителя и себя, и не говорите мне, что если бы это в самом деле было так, то я бы для вас всем пожертвовала. Признаюсь, что, на первый взгляд, такой довод кажется справедливым, но если подумать над ним, то становится ясно, что он ложен, ибо я могу вам на это ответить, что если вы не в силах пожертвовать для меня тем, что вы сами можете при желании в себе подавить, то как же вы хотите, чтобы я пожертвовала тем, что, будучи отдано мною вам однажды, никогда уже больше ко мне не вернется.
Скажите же, кто из нас решается на большее в горьких превратностях нашей любви: я - женщина, страдающая так же, как вы, или вы, желающий погубить меня, чтобы больше не страдать? Я бы напомнила вам несколько несчастных историй, но мне известен ваш характер, и я знаю, что вы пробежали бы эти строки, подобно человеку, который столкнулся на улице со своим врагом и притворяется, что не замечает его, до тех пор, пока не завернет за угол.
Я бы подчинилась любви, если бы за это должна была только расстаться с жизнью, и тогда вы могли бы увидеть, что моя любовь не побоялась пожертвовать ею для вас, и я приняла бы смерть с радостью. Окажите мне милость, пусть это письмо судит ваш разум, а не ваши чувства; и тогда оно умерит ваше желание и продолжит нашу любовь; если же будет так, как хотите вы, то ей грозит опасность закончиться очень скоро'.
Лисардо, который временами мечтал об осуществлении своего желания и своих надежд и который уже замечал признаки, ему это сулившие, едва не расстался с жизнью, он заплакал, потому что ведь Амур - дитя, и, как дитя, бросающее на землю то, что ему дают, хотя бы это и было тем, чего оно само просило, Лисардо отнесся к письму Лауры без должной почтительности. Он, который всегда чтил ее послания, на этот раз осыпал полученный им листок обидными и дерзкими словами. Наконец, схватив перо и бумагу, он написал ей следующее письмо:
'Я люблю вас истинной любовью, несравненно более сильной, чем любовь вашей милости, и если мое желание задевает вашу честь, то в этом повинен не я, а та, которая сделала его столь безумным; такой беды могло бы и не случиться, если бы ваша милость не оказывала мне столько знаков внимания, а я не обманывал бы самого себя.
К вашим родителям, супругу и вашей чести я отношусь со всей возможной почтительностью и умоляю извинить мне прежнее мое недостаточное уважение к ним; я открыто отрекаюсь от былых заблуждении, дабы моя нынешняя скромность намного превзошла вольность моих прежних мыслей. Но вина моя лишь в том, что я с самого начала захотел стать вашим мужем, и меня ни на минуту не покидало желание достигнуть этой честной цели, хотя и сознаю, что допустить это чувство означало пить сладкий яд и что привычка эта имеет надо мной столько власти, что, будучи не в силах забыть вашу милость, я вынужден отсюда уехать. Завтра я отправлюсь ко двору, где буду стремиться получить должность, так как то, к чему мы с вами стремились оба, не смогло осуществиться. Быть может, двор с разнообразием его жизни заставит меня забыть мои безрассудные мечты, а если этого не случится, то очень скоро жизнь перестанет меня утомлять'.
Письмо это вызвало у Лауры немало слез, но, думая, что Лисардо не сделает того, что, казалось ей, он не может сделать, она не позаботилась о том, чтобы это предотвратить. Несчастный юноша прождал два дня, а когда они миновали, он вместе с Антандро и Фабио покинул Севилью, проехав в почтовой карете мимо дома Лауры, которая, услышав звук рожка и повинуясь биению своего сердца, отложила в сторону рукоделие и бросилась к решетке, где, бледная как полотно, она стояла до тех пор, пока карета не скрылась из глаз.
Лисардо так не хотелось ехать ко двору, что в каждом городе, куда они прибывали, он заговаривал о том, чтобы вернуться назад. В первые несколько дней его немного развлекли дворец с канцеляриями, жалобщиками и просителями должностей, множество кабальеро, знатных сеньоров, дам, различных нарядов и всевозможных лиц, съехавшихся со всех концов Испании и нашедших себе здесь пристанище, и Прадо с бесконечной вереницей карет, в окнах которых мелькают поднятые для приветствия и сразу же опускающиеся руки.
Немного осмотревшись, он начал делать визиты, которые, возможно, отвлекли бы его, если бы продлились несколько дольше, от мыслей о красоте и благоразумии Лауры, - ведь на дворцовых лугах пасется самый красивый молодняк. Но в то время, когда он уже совсем потерял надежду и начал думать, что любовь Лауры была от начала до конца обманом, ему вручили письмо от нее, в котором она писала:
'Сеньор мой, я убедилась, что ваша любовь ко мне основывалась лишь на желании, и вы любили меня так мало, что, зная о том, что ваше отсутствие убьет меня, все же уехали, и не куда-нибудь, а ко двору, избрав тем самым верное средство, ибо вам было известно, что именно там находится река забвения, в которой, говорят, многие так и остаются, чтобы никогда больше не вернуться к себе на родину. Я не стану говорить о том, сколько я пролила из-за вас слез и как я изменилась по вашей вине, но все, кто меня видят, меня не узнают, хотя все эти люди живут в моем доме, из которого я еще ни разу не выходила. Я умираю, и если какая-нибудь песчинка из этого моря красоты, ума и нарядов еще не привязала к себе вашу душу, отзывчивость которой мне известна, возвращайтесь прежде, чем ваше отсутствие успеет лишить меня жизни, потому что я решилась подчиниться вашим желаниям, не думая больше о родителях, муже и чести, так как все это кажется мне ничтожным по сравнению с горем утратить вас'.
Поверьте, сеньора Марсия: сейчас, когда я дошел до рассказа об этом письме и о решении, принятом Лаурой, у меня не хватает сил, чтобы закончить эту повесть. О безрассудная женщина! О женщина! Но мне кажется, что мне могут напомнить слова, которые произнес, стоя уже на лесенке, один висельник, обращаясь к тому, кто помогал ему умереть и при этом весь обливался потом: 'Отец мой, я ничуть не вспотел, так почему же потеет ваше преподобие?' Если Лаура не беспокоится о позоре и об опасности, то к чему должен утруждать себя тот, кто обязан лишь рассказать обо всем, что случилось, ибо, хотя повествование это и кажется с виду новеллой, на самом деле оно является правдивой историей.
Почти лишившись рассудка, Лисардо в тот же день покинул Мадрид, купив своим слугам роскошные ливреи на той чудесной улице, где, не снимая мерки, оденут кого угодно, а кроме того, два ожерелья, по тысяче эскудо каждое, для Лауры, ибо даже самой богатой женщине в мире бывает приятно получать подарки, в особенности после разлуки. Невозможно передать, как он безумствовал в дороге, ибо безумство его можно было бы сравнить только с его счастьем, а счастье его было столь велико, как и его желание. Наконец он удивительное дело - благополучно достиг Севильи, и на другой день во время его продолжительного пребывания в ее доме Лаура исполнила свое обещание. На этом их любовь не кончилась, как это часто бывает; напротив, от этих встреч она стала еще более пылкой, а встречи постепенно
