есть в детском лице что-то такое, что вызывает сочувствие, Но смотрит прямо в объектив, трудно различить, что находится позади нее, библиотека или школьный класс, но это неважно — она совсем одна, это видно по тому, как сложены ее руки, по той пустоте, что ее окружает. Маленькая девочка, одна в целом мире. Девочка, которую бросили.
Очень гордая, Но забирает фотографию, повторяет — видишь, какая я была красивая в детстве? Не знаю почему, но в этот момент я вспомнила о репортаже, который видела по телевизору несколько месяцев назад, о детях в сиротских приютах, я так сильно плакала, что отец отправил меня спать, не дав досмотреть до конца.
— По правде, тебе совершенно наплевать…
Вот уже несколько дней Но пребывает в дурном настроении, запирается в своей комнате, а когда мы остаемся одни, раздражается по каждому пустяку. Меня это огорчает, но я помню, как отец однажды сказал, что неприятным и грубым можно быть только с самыми близкими, с теми, кому бесконечно доверяешь (ведь мы знаем, что они нас все равно любят). Я заметила, что Но потихоньку таскает лекарства у мамы, «ксанакс» и тому подобное, я застала ее в ванной в тот момент, когда Но закрывала упаковку. Она потребовала, чтобы я молчала, будто я какая-нибудь ябеда. Ей необходимо успокоительное, но его можно получить только по рецепту, так написано в медицинской энциклопедии, Но пообещала обязательно сходить к врачу, когда получит полис. Я знаю, что у нее проблемы на работе. Она возвращается с каждым днем все позже, устает все больше, порой даже отказывается от ужина, говорит, что не голодна, по ночам бродит по дому, включает воду в ванной, открывает и закрывает окно, не один раз я слышала, несмотря на закрытую дверь, как ее тошнит в туалете. Родители ни о чем не подозревают, мама принимает снотворное, а отец всегда спит очень крепко (когда он был маленький, даже работающий рядом пылесос был неспособен его разбудить). Из Китая он привез для каждой из нас по маленькому амулету на красном шнурке, я повесила свой над кроватью, потому что знаю, все плохое происходит по ночам. Свой амулет Но привязала к пуговице на куртке. Она получила первую зарплату, половину чеком, половину наличными. Шеф не рассчитал ее сверхурочные. Сказал, что если ее что-то не устраивает, то она может убираться на все четыре стороны. В тот же день она наплевала ему в кофе, хорошенько размешав слюну с кофейным порошком, чтобы он ничего не заметил, и повторяла это все последующие дни. Ее шеф — толстая свинья, он готов придушить родную мать, чтобы только сэкономить, он обсчитывает клиентов и все время обделывает темные делишки по телефону. Так рассказывает Но. Он постоянно придирается, что Но все делает медленно, слишком долго возится в каждом номере, а ведь еще надо сдать белье в прачечную, помыть холл и коридоры. В то же время он признает, что кое-что у нее прекрасно получается. Шеф уволил одного из барменов и не стал искать ему замену, теперь Но должна обслуживать клиентов, пока ее не сменит вечерний бармен. Она не хочет рассказывать об этом родителям. Говорит, что это неважно, но я-то знаю, что ее шеф явно не в ладах с законом, с налогами и всеми этими трюками.
Лукас подарил мне тетрадь в твердой обложке и еще особенный фломастер, который можно стереть. Мы ходили в магазин старых пластинок, а потом — покупать ему куртку. Он сказал, что пригласит меня в ресторан, с шеф-поваром которого он знаком, и еще, что как-нибудь мы уедем на каникулы, вдвоем, с газовой горелкой, консервами, палаткой, ну и все такое. Однажды он чуть не набил морду Готье де Ришмонту, потому что тот сильно толкнул меня во дворе и не извинился.
Мать Лукаса иногда звонит ему — узнать, как дела, ему бы хотелось нас познакомить, я слышала, как он спрашивал, приедет ли она на выходные, после этого разговора он расстроился, но я не стала его ни о чем спрашивать. Мои родители довольны, что у меня в классе есть друг, но я избегаю докладывать им, сколько ему лет и как он учится. Приходя к нему, я рассказываю про Но, про ее работу, про гнусного босса, и мы с Лукасом плетем заговор, выдумываем страшную месть, сценарий меняется раз от раза, но результат всегда один и тот же: мы решаем проколоть шины его автомобиля, дождаться негодяя в темном закутке, надев на голову черные маски, как в фильмах, и так сильно напугать его, что он сам отдаст нам все свои деньги, после чего исчезнет в неизвестном направлении и никогда больше не вернется. Тогда через год и несколько месяцев Но станет законной владелицей отеля, перекрасит в нем стены, обновит фасад, привлечет богатую и изысканную клиентуру, надо будет бронировать номер за много месяцев вперед, она будет зарабатывать уйму денег, устраивать званые вечера, и однажды она встретит английского рок-певца, они полюбят друг друга, тогда она откроет филиал своего отеля в Лондоне и будет жить, путешествуя из одной столицы в другую. Или вернется ее Лоис, решивший покинуть Ирландию ради Но.
Что мне больше всего нравится в Лукасе, так это его способность выдумывать самые невероятные истории и рассказывать их часами, с огромным количеством мельчайших деталей, как будто это может сделать их реальными. Он получает удовольствие, подбирая то самое единственное слово, которое может полностью выразить то, что имеешь в виду. Лукас, он такой же, как я; пусть он и не любит уроки французского, но знает о магической силе слов.
Как-то раз мсье Маран, раздавая проверенные задания, во всеуслышание назвал меня утописткой, я приняла это за комплимент, а сама потом посмотрела в словаре, после чего уже не была столь уверена. Когда мсье Маран ходит по классу — сто шагов туда и сто обратно, руки скрещены за спиной, брови сдвинуты, — сразу понятно, что уж у него-то в голове все разложено по полочкам, формулы на все случаи жизни. Реальная картина экономики, финансовых рынков, социальных проблем и все такое. Вот почему он сутулится.
Вполне возможно, я и утопистка, но все же надеваю носки одного цвета, что не всегда актуально для мсье Марана. А для того чтобы щеголять перед тридцатью учениками в носках разного цвета — на одной ноге красный, а на другой зеленый, — нужно хоть немного витать в облаках, и никто не убедит меня в обратном.
33
В отличие от других людей, я очень люблю воскресенья, когда совершенно нечего делать. Мы сидим на кухне, Но и я, волосы падают ей на глаза. Снаружи — серое небо и голые деревья. Она говорит — надо съездить к матери.
— Зачем?
— Мне надо к ней съездить.
Я стучу в дверь родительской спальни, они еще спят. На цыпочках подхожу к изголовью кровати со стороны отца и шепчу ему на ухо: мы с Но едем на блошиный рынок в Монтрей. Она не хочет, чтобы я говорила родителям правду. Отец встает, предлагает нас подвезти, я отказываюсь, говорю, что ему бы лучше отдохнуть, а это на метро по прямой, если сесть на станции «Оберкампф». В коридоре он колеблется, внимательно смотрит на нас, сначала на меня, потом на Но, я принимаю свой самый безмятежный вид и улыбаюсь.
Мы едем в метро до Аустерлицкого вокзала, потом электричкой до Иври. У Но напряженный вид, она кусает губы, я несколько раз спрашиваю, уверена ли она, что хочет туда идти. Да, уверена. На ее лице застыло упрямое выражение, куртка застегнута до подбородка, руки спрятаны глубоко в рукава, волосы падают на глаза. Выйдя из здания вокзала, я изучаю план города. Обожаю находить красный кружок с надписью «Вы находитесь здесь» в переплетении улиц и перекрестков, это как морской бой — Н4, ДЗ, ранен, убит, немного постаравшись, можно представить, что весь мир заключен в этой карте.
Замечаю, что Но дрожит, задаю все тот же вопрос:
— Ты уверена, что хочешь туда идти?
— Да.
— Ты точно знаешь, что она все еще здесь живет?
— Да.
— Откуда?
— Я как-то звонила, она сняла трубку. Я попросила позвать Сюзанн Пивет, она сказала — это я, тогда я повесила трубку.
