к тому, что нас уничтожат, — сказал он как-то раз Балину. — Арабы не хотят мира. Знаешь, чего они хотят от тебя?
Балин безнадежно поглядел на него, но покачал головой:
— Нет.
— Я тебе скажу, — Хартог помолчал несколько секунд, чтобы усилить драматический эффект: — Арабы хотят выпустить тебе кишки, — он снова помолчал, — чтобы сожрать их сырыми.
Брам отозвался:
— Надеюсь, он отпустил тебя с миром.
— Разумеется, нет. Я всегда думал, что он самый крутой радикал из всех, кого я знаю, и не только радикал, он мечтает о «мирном размежевании»; и я надеялся, что правее него только стенка. Я ошибался. Он стал намного радикальнее — он был мне всегда симпатичен, ты знаешь, но теперь он зашел чересчур далеко.
Балин поступил не слишком тактично, затеяв с ним разговор об отце. Или он сделал это специально?
— Рад слышать, что старик по-прежнему бодр, — нашелся Брам, — а теперь расскажи о себе. Кстати, сколько у вас там сейчас времени? Полвторого ночи?
— Я не в Израиле, я в Нью-Йорке.
— Тогда мы должны увидеться. Как здорово, Ицхак, что ты мне позвонил!
Балин вызывал у Брама что-то вроде восхищения, хотя американцы и придумали для таких, как он, меткое словцо
— Когда мне лучше приехать? — спросил Балин.
— Завтра у меня весь день лекции. Но ты можешь приехать вечером, к обеду. Или лучше в выходные?
— Завтра — с удовольствием. Как дела у Рахель?
— Работает по полдня, врачом-терапевтом. Все в порядке. И — кстати! — поздравляю тебя!
Два года назад Балин снова женился, а в прошлом месяце жена его родила девочку. Рахель тогда еще купила в Принстоне старинное зубное кольцо и послала его им в подарок.
— Спасибо за подарок, — откликнулся Балин. — Только он, по-моему, слишком дорогой.
— Я говорил Рахель, но разве ее остановишь!
Балин радостно хихикнул:
— Так я приеду в выходные.
— Адрес у тебя есть?
— Есть. Ави, я вот еще о чем хотел тебя спросить: не хочешь ли ты подумать, вернее, взвесить возможность вернуться?
— В Израиль? — уточнил Брам.
— Да, домой.
Все известные клише об американских университетах оказались реальностью: необходимость публикаций означала, что преподаватели были постоянно заняты подтверждением своих результатов, исследованиями, поиском новых тем и материалов, постижением истины. Конкуренция в Принстоне была чудовищная, кроме того, в глубине души он считал, что покупка дома обернется финансовым крахом. Но пока не хотел даже думать об этом. Рахель радовалась тому, что надо приводить дом в порядок. Это ее идея, ее мечта, которая должна быть реализована.
— Ицхак, мой дом здесь.
— А твоя душа?
Ицхак Балин никогда не упускал случая задать риторический вопрос. Душа — Брам представления не имел, что это такое. У него не было желания пускаться в дискуссию о месте, функции и продолжительности жизни души. Сперва надо бы привести в порядок этот чертов дом; ему вдруг страшно захотелось спать.
— Моя душа там, где мой сын, — ответил Брам.
Воцарилось молчание.
— На это у меня нет ответа, — пробормотал наконец Балин. — В воскресенье?
— Прекрасно. Ты приедешь один?
— Нет, со мной парочка горилл. Но они сами за собой поухаживают.
Охранники, значит, привезут его сюда, а вечером заедут и заберут. Возможно, на двух или трех тяжелых джипах, из которых только один подъедет к дому. Сидящие в остальных пообедают где-нибудь поблизости и полутора часами позже подменят тех, кто остался на посту. У Брама был уже опыт общения с Балином, любимым объектом ненависти как ультраправых сионистов, так и палестинских радикалов.
— Приезжай часам к шести. Рахель перед отъездом наготовила всякой индийской стряпни. Я могу все это разогреть, но на большее не способен, смею тебя уверить.
— Я уверен: все, что Рахель сунула в морозильник, — замечательно. Кстати, знаешь ли, Ави, меня приглашали занять то место в университете, которое получил ты.
— Тебя? Когда?
— Тогда же, когда пригласили тебя. Ты меня обскакал. Я долго на тебя из-за этого сердился.
Брам вспомнил, что Йохансон упоминал о каком-то еще израильтянине.
— Если бы я знал об этом, Ицхак, я остался бы в Тель-Авиве.
— Они сделали верный выбор. Но я хочу попробовать уговорить тебя вернуться. Буду у тебя завтра, к шести.
Он повесил трубку.
Тут до Брама дошло, что за разговором он не заметил, как вышел из дома. Солнце стояло низко, старые стены дома и старые деревья казались золотистыми. Цикады стрекотали свои вечные песенки. И пахло приятно: хвоей, землей и древесной трухой. Каким же чудом он попал сюда. Избранный вместо авторитетного политика Балина. И пьянящее чувство охватило его: это подтверждало его, Рахель и Бенни исконное право жить здесь. Повернувшись, он поглядел в золотистое небо, где легкие, редкие облачка были подсвечены красным, и дал себе слово получить удовольствие от этого приключения.
Входя в дом, Брам размышлял о том, почему он во всем видит лишь теневую сторону; молодость, все беды оттуда, из молодости, полной неосуществленных надежд и страхов, меж которыми, как в тюрьме, был заперт его дух. Он никогда не считал важным так называемый «феномен второго поколения»[29] — им обычно страдали самовлюбленные индивиды, одержимые комплексом жертвы. Его отец был единственным поколением, говорить о «втором» значило идти против истины. Но почему-то он не мог считать по-настоящему важным то, что в их трудной жизни, здесь и теперь, имело огромное значение: планирование будущего вместе с Рахель и Бенни; простые вещи, вроде выбора цвета кафеля для ванной. Проблемы, которые остаются актуальными всегда, если ты приобрел собственность.
Он сел на диван, мельком взглянул на телеэкран, оглядел кухню и не увидел Бенни. Малыша нигде не было.
— Бенни!
Он вскочил и почувствовал боль в груди, словно его пырнули ножом: не был ли это тот самый сатанинский момент, о котором предупреждала Рахель, когда он рассказал ей о своих снах? И тут он увидел, что дверь, ведущая в нежилую часть дома, снова открыта.
Он вбежал в коридор:
— Бенни! БЕННИ! — помчался вверх по лестнице, и в этот миг ему стало ясно, что дом надо немедленно продать. С ним что-то не так, он принесет им несчастье.
Он был страшно зол оттого, что сын его не послушался.
— БЕННИ!
Он летел вверх, перескакивая через четыре ступеньки, и, добежав до чердака, помчался туда, где была дыра. Брам был совершенно уверен, что найдет там Бенни, каждая секунда была на счету, жизнь его сына, его будущее были поставлены на карту…
