внимательно следивший за прессой, не смог его вспомнить.
— Это имя ничего вам не говорит?
— Нет.
— Сол Френкель, профессор Сол Френкель. По происхождению — немецкий еврей. В шестидесятых и семидесятых жил в Голландии, занимался научной работой в университете. Работал с профессором Хартогом Маннхаймом.
Прессер улыбнулся и покрутил головой, словно сам изумляясь тому, что только что сказал.
— Не правда ли, поразительно? Ваш отец и отец Эдди, работавшие вместе в Нидерландах, Нобелевская премия… Как тесен мир, не правда ли? Отец Эдди и ваш отец прекрасно знали друг друга. Не кажется ли вам многозначительным это совпадение? То, что вы, на другом краю света, спасли жизнь внучке Сола?
Этот тип знал прошлое Брама до мельчайших деталей. И чего пристал?
— Когда ваш отец уехал в Израиль, Сол Френкель перебрался в Калифорнийский Технологический, в Пасадену. Он умер два года назад, еще до того, как Эдди…
Прессер оборвал себя на полуслове.
Браму нельзя было оставаться с ним, само присутствие этого человека ставило миссию под угрозу.
— Я… я не хочу дальше ехать, — сказал Брам.
— Еще немного, вы не пожалеете об этом.
— Я не должен был ехать. Вы можете остановиться?
— Для этого надо съехать с шоссе. Мы почти приехали.
— Я хочу сойти у первого же съезда.
— Значит, у Линкольна. Через десять секунд мы будем на Пятой улице.
— Я хочу выйти, — повторил Брам решительно.
— Не смею вас удерживать, — сказал Прессер безнадежно. — Профессор Маннхайм, мне хотелось помочь…
— Не называйте меня так! Это не мое имя! Я хочу выйти!
Прессер наконец осознал безнадежность своих попыток, несколько секунд он смотрел на Брама отчаянным взглядом, но потом решил поступить так, как тот желает, и повернулся к водителю:
— Ты все слышал? Съедешь на Линкольна, остановишься возле «Олимпика».
«Кадиллак» съехал с шоссе. Брам мысленно ругал себя за то, что в тот фатальный миг остановился у банкомата. Он проспал дольше, чем другие, он видел чудесный, лучший за все время сон, который оборвал с величайшим сожалением — трудно было решиться проснуться и продолжать выполнение своей миссии. Но то утро оказалось фатальным, что и подтвердилось впоследствии.
«Кадиллак» остановился. Прессер выпрямился и подобрал ноги, освобождая Браму дорогу, но вдруг, спохватившись, схватил его за руку:
— Ваша карточка…
Брам вырвался и, выходя из машины, бросил:
— Она не моя.
Один из бодигардов стоял снаружи, на тротуаре. Не взглянув на него, Брам пошел прочь. Он сытно поел и мог идти достаточно быстро, но было совершенно ясно, что к вечеру до Убежища Армии спасения ему не добраться.
В то утро, когда случилась авария, Брам совершил ошибку. Он воспользовался третьим банкоматом, в неподходящее время, и все это случилось из-за его сна. Он проявил легкомыслие, но именно легкомыслия он не мог себе позволить. Все дело в точности. Его нумерологические исследования требуют величайшей точности — и тут до Брама дошло, что он забыл свою тетрадку в «кадиллаке».
Через несколько дней после начала поисков он купил в канцелярском магазине тетрадь. Мягкая, в пластиковой обложке, она пережила путь в тысячи километров, ее можно было сворачивать в трубку, нитки, скреплявшие обложку с листами, были исключительно прочными, и он был уверен — настанет день, когда благодаря этой тетради он отыщет малыша.
Он выбежал на Линкольна, оживленную улицу, соединявшую Санта-Монику с Венецией и аэропортом. Нужные ему дома по Линкольна уже были проверены. Бульвар Линкольна находился между Седьмой и Девятой, то есть фактически некогда был Восьмой улицей. Такие улицы заслуживали особого внимания, поскольку были не тем, чем казались. Он прошел два блока, свернул на Пятую, оживленную торговую улицу, центр Санта-Моники, и всего за две минуты сумел добраться до номера 1555. «Кадиллака» перед входом не было.
Страшно подумать, что могло случиться, если Прессер заметил его тетрадку. Садясь в автомобиль, Брам положил тетрадку на кресло рядом с собой, как раз напротив этого типа, и, покидая его в спешке, на кресло не посмотрел. Легкомыслие, спешка — он должен перестроить свою жизнь, должен восстановить дисциплину, благодаря которой смог забраться так далеко.
Здание было новым, в пять этажей; натянутые вдоль фасада стальные тросы, скругленные углы и утопленные в глубокие ниши окна — украшения в стиле арт-деко — создавали впечатление, будто оно построено до войны (имеется в виду, конечно, Вторая мировая, а не та, перманентная, в которую Америка вступила после 11 сентября 2001 года и которой в будущем году исполнится десять лет).
Широкие двери зеркального стекла не позволяли увидеть, что происходит внутри. Брам открыл дверь и вошел в охлаждаемый кондиционерами вестибюль. Номер пятьсот пять. За стойкой черного мрамора сидел дежурный, у лифта стоял охранник, здоровенный негр, затянутый в форменную рубашку, купленную, очевидно, до того, как он сильно прибавил в весе.
Брам полагал, что не выглядит чересчур обтрепанным, однако он немедленно привлек к себе внимание персонала. Охранник сделал несколько неторопливых шагов в его направлении. Но у него не было выбора. Он преодолел десяток метров до стойки и обратился к дежурному, тоже негру, но не такому толстому, как охранник:
— Прессер, номер 505.
Дежурный кивнул и набрал номер.
— Вам нужна помощь? — спросил охранник, который успел бесшумно подойти и стоял теперь рядом с Брамом.
Дежурный кивнул ему, показывая, что контролирует ситуацию:
— Хелен? Это Чарли. Мистер Прессер у себя?
Он выслушал ответ, рассеянно глядя вниз, очевидно, на мониторы, спрятанные под стойкой.
— Да, я вижу, он идет к дверям. — Он посмотрел на Брама: — Вы договаривались о встрече?
— Я забыл кое-что в его машине. Хочу получить назад.
— Хелен? Тут стоит человек, который говорит, что забыл что-то в автомобиле мистера Прессера. — Он кивнул. — Я спрошу. — Он окинул Брама изучающим взглядом. Было ясно, что Брам вызывает у него нечто вроде сочувствия, потому что голос его зазвучал более приветливо:
— Вы — профессор Маннхайм?
Брам давно отвык от этого имени, ставшего ему чужим, но хотел получить назад тетрадку.
— Его тетрадка. Мне нужна его тетрадка.
— Я спросил вас: вы — профессор Маннхайм?
На этот вопрос он не мог ответить. И да, и нет. Раньше был им, но не теперь. Скоро снова им стану, когда завершу свою миссию.
— Я с ним знаком, — ответил Брам. — Я пришел, чтобы забрать его вещь.
— Хелен? — сказал дежурный в телефон. — Он не тот профессор, но он пришел что-то взять для него. — Потом кивнул и положил трубку.
— За вами придут. Подождите вон там. — Он указал в угол, где, в окружении трех черных кожаных диванов, стоял стеклянный столик на металлических ножках. Охранник не отходил от него.
Брам подошел к диванам, но садиться не стал. Он стоял и глядел сквозь высокие окна на улицу. Какую роль сыграла в том инциденте синяя машина? И зачем дочка Прессера в эдакую рань пришла к нему на работу? Магазины на набережной открываются только после десяти, тем не менее в полдевятого она шла со своей коляской в сторону набережной. Что она собиралась там делать? Рассматривать бездомных,
