лампы в саду, — золотые часы прошлой жизни, легкой и надежной, полной счастливой уверенности, что так будет всегда.
В Бретвуде Брам провел вечер с Анной, ее детьми, мужем Риком, Стивеном Прессером и шестью друзьями в доме, почти таком же огромном, как тот, что он когда-то купил; только этот был приведен в порядок. На несколько секунд — то есть на то время, пока длился вечер, — он забыл, что остался один, что малыш никогда к нему не вернется, — очевидно, эту шутку сыграл с ним jetlag.[37]
По утрам, едва рассветало, он бегал по бетонной дорожке вдоль океана в компании джоггеров, вооруженных iPods и одетых в шикарные спортивные костюмы. Он покупал книги у Барнс & Нобл[38] на углу Вилшира и Променада, пил кофе в кафе «Инфьюжн» на Третьей улице и концентрировался на своей цели. У него не было с собой ни распечаток, ни лэптопа, ничего, что могло бы выдать его планы.
Из своей комнаты в «Мирамаре» он позвонил в банк в Принстоне, где в 2008 году, сразу после приезда из Тель-Авива, снял ячейку. В ячейке стоял ящичек, а в нем, в кожаной кобуре, лежал Kel-Tec Р-11, покрытый для сохранности маслом и специальным жиром. Ящичек прибыл внутри контейнера с вещами из Тель-Авива в Принстон, и о его существовании никто не знал. Пакуя вещи в Израиле, Брам его просто не заметил и обнаружил случайно, разбирая на новом месте прибывший багаж. Получалось, что он дважды нарушил закон: нелегально ввез в страну оружие и нелегально владел им. Он знал, что Рахель рассердится, и ничего ей не сказал, просто снял в банке ячейку и спрятал в ней пистолет, считая, что в Америке вряд ли начнется интифада. Плату за ячейку — 140 долларов в год — банк автоматически списывал с его кредитки даже тогда, когда он ушел из дому, занявшись поисками малыша.
Пока его не было, вся почта пересылалась Хартогу, который из Тель-Авива следил за передвижениями Брама по адресам банкоматов и регулярно пополнял его счет. Брам понятия не имел, куда делся ключ от ячейки, — скорее всего, остался в ящике его письменного стола в доме, где давно живут посторонние люди. Но когда, готовясь к путешествию, Брам позвонил в банк из Тель-Авива, один из клерков объяснил ему, что открыть ячейку просто: надо будет заплатить три-четыре сотни слесарю, который взломает замок.
Он договорился, что приедет 20 декабря и ячейка будет взломана в его присутствии. Анна приглашала его еще два раза, и он все больше входил в ритм местной жизни.
19 декабря Прессер полетел в Нью-Йорк на собственном «челленджере»[39] и взял Брама с собой. Брам хотел повидаться со старыми приятелями, живущими на Манхеттене. В Лос-Анджелес они должны были вернуться двадцать первого, накануне возвращения Брама домой. «Челленджер» был комфортабельной двухмоторной машиной с кожаными креслами, полированными деревянными столами, сверкавшими, как надраенный рояль, двумя диванами, легко превращавшимися в кровати, и гигантским телевизором.
Прессер привез его в отель на 63-й улице, с трудом пробившись сквозь забитые транспортом магистрали под вопли сирен пожарных машин и тысяч неистовствующих клаксонов. Был канун Рождества, город сиял, украшенный миллионами огней, красными и зелеными лентами и хрустальными ангелочками. Он мог оставаться в отеле, сколько его душе угодно; прекрасное обслуживание, ресторан, такси — все счета оплачивал Прессер. Перед дверями отеля, на ледяном, пронизывающем ветру, оба по-калифорнийски легко одетые, они обнялись и расстались. В номере на двадцать третьем этаже — превосходное число! — Брам нашел конверт, в котором лежала черная мастер-карт от «Сакса»,[40] Пятая авеню, с запиской от Прессера: «Дорогой Эйб, порадуй меня и постарайся потратить все деньги с этой карточки, она — безлимитная. Твой друг Стивен».
«Сакс» был открыт допоздна; на всех этажах нарядные покупатели осторожно пробирались меж кашемировых жилеток, платиновых запонок и веджвутского фарфора. Брам купил себе черное зимнее пальто, черные горные ботинки, черные перчатки и черный шарф, все было запаковано в шикарную рождественскую бумагу, испещренную значками «Сакса».
Назавтра он прошелся с утра по южным аллеям Центрального парка до Бродвея и купил в каком-то магазине для спортсменов и туристов карманный фонарь «Мэглайт», такой же, как когда-то был у него дома, швейцарский нож, моток веревки и тяжелую бейсбольную биту. Потом, воспользовавшись кредитной карточкой «Сакса», снял в прокатной фирме «хонду». В полчетвертого у него назначена была встреча в Принстонском банке.
В Тель-Авиве, в тесной кладовке на первом этаже дома, где они жили с отцом, Брам в течение двух лет после возвращения из Америки занимался поисками «соображений, помогающих пролить свет на факты», — как он сам себе объяснял это. Под это дело он занял кладовку соседки снизу, поставил там компьютер «Эппл», холодильник с водой, водкой и колой, установил суперскоростной интернет и повесил на стену семь досок. Семь разных теорий. Работал он по ночам, ни слова не говоря отцу о своих изысканиях.
Кладовка была его храмом.
Семь досок, пятьдесят на пятьдесят сантиметров, заполненных карточками, заметками, распечатками, картами, фотографиями.
Первая: ушел из дому, вышел к дороге, попал к педофилу, потом убит?
Вторая: ушел из дому, на дороге был сбит автомобилем, водитель в панике увез тело и где-то спрятал?
Третья: ушел из дому и утонул?
Четвертая (вариант первой): умышленно похищен педофилом и убит?
Пятая: умышленно похищен педофилом и продан?
Шестая: украден профессиональным похитителем детей и продан бездетной паре?
Седьмая: похищен по неизвестной причине, возможно, ради денег?
Исчезновение могло произойти двумя возможными путями: ушел сам или кем-то украден. Две исходных концепции, которые можно было рассматривать отдельно.
Главная слабость гипотезы самостоятельного ухода состояла в следующем: мог ли Б. в те несколько минут, пока Брам разговаривал с Балином, пройти сквозь лес, окружавший дом? Брам всегда в этом сомневался. Он не мог представить себе, чтобы Б. не отозвался на его крики, хотя и предполагал, что Б. страдает легкой формой эпилепсии или, по крайней мере, рассеянностью, такой сильной, что она мешает ему реагировать на внешние раздражители. Лес, окружавший громадный дом, был дважды прочесан полицией с ищейками, но малыша они не нашли.
Брам сам, не обнаружив малыша в комнате, совершил непростительную ошибку, когда побежал искать его по дому. Надо было бежать на улицу и звать его. Он поступил неверно, потому что попал под влияние случившегося днем, потому что боялся, как бы малыш не забрался на чердак и не подошел к дыре в полу; таким образом, он потерял драгоценное время.
Брам был убежден: если бы он сразу побежал на улицу, малыш нашелся бы — в обоих случаях, так что винить во всем мог только себя.
План дома и леса он повесил над компьютером, рядом с картой окрестностей и картой штата Нью- Джерси. Количество вариантов семи основных моделей, базирующееся на двух концепциях, было колоссальным, но все строилось на железной логике: он должен был выйти на улицу и искать малыша, вместо того чтобы, стоя на чердаке, пялиться на дырку в полу.
На третий день после исчезновения малыша его допросили в полиции: они собирались искать тело в реке, а для этого нужны были аквалангисты, которые стоили бы штату несколько тысяч долларов. Он присутствовал при том, как собака унюхала следы Б. возле берега, но Брам сказал, что двумя неделями раньше они с малышом гуляли в лесу и стояли у реки. Даже теперь он все еще чувствовал стыд, когда вспоминал о допросе. Не только из-за абсурдности ситуации — он оказался подозреваемым, — но из-за мучительных воспоминаний о своем собственном идиотском поведении. Телефонный звонок. Он выходит на улицу. Чудесный вечер. Звонит старый приятель. Ицхак Балин. Будущий министр израильского правительства.
