Шэрон Де Вита
Ее зовут Молли
ПРОЛОГ
Он уже почти потерял единственную женщину, которую любил.
Охваченный горем, он стоял на вершине иззубренных скал, нависших над пенной полосой прибоя. Ночь наступила быстро, и темнота, подобно рукам нетерпеливого любовника, обняла эту бедную землю страстным, жарким объятием. Волны, увенчанные белыми барашками пены, медленно накатывались на берег. Вкрадчивый плеск слагался в тихую, меланхоличную мелодию под стать его настроению.
Она никогда не будет принадлежать ему.
Он покачал головой, не в силах поверить в это. Но так было: сегодня на ярмарке Эльфов клан обещал ее другому.
Он видел собственными глазами, как сваха вложила ее руку в руку этого другого, скрепляя их судьбы и обрекая его на отчаяние.
Его сердце было разбито.
С детства они знали, что суждены друг другу. Она была его второй половиной, его душой.
Он понял это, как только увидел ее. Огненно-рыжие волосы, смеющиеся зеленые глаза и губы, которые могли заставить ангелов петь… Он отдал ей сердце с первого взгляда и навсегда.
Он знал, что никогда не полюбит — не сможет полюбить — никого другого.
Сколько планов они строили в ночной тишине, сидя здесь, на иззубренных ветром скалах, крепко прижавшись друг к другу, шепотом говорили о своей любви, о будущем, о детях.
Он подумал о колыбели, которую с таким тщанием смастерил. Красивая, с затейливой резьбой, она должна была стать его свадебным подарком той, которую он любил, и предназначалась для сыновей, которых она ему родит и которые будут носить его имя. Потом у них появятся свои сыновья, которые в назначенный судьбой час тоже встретят свою единственную любовь. И у них родятся свои сыновья.
Колыбель должна была стать связующей нитью, протянутой от одного поколения к другому; напоминанием о тех, кто жил раньше, об их огромной любви, о памяти и традициях, носителем которых из века в век был клан Салливанов.
Теперь он знал, что все было напрасно.
Бессильно сжал кулаки. Сейчас ему хотелось швырнуть эту колыбель в кипящее море и смотреть, как крошечная деревянная скорлупка разобьется о скалы, как разбилось его сердце.
Она никогда не будет принадлежать ему.
Никогда! Он потряс головой. Думать об этом было невыносимо.
Холодный, мелкий дождь скрыл слезы у него на щеках.
Сердце терзала боль — другой любви у него не будет.
Только Молли.
Он взглянул на волны и вскинул голову; гордость и гнев поднимались в нем.
Он был Салливан, один из шести братьев — клан гордый и сильный, никто из них не мирился с поражением. Их учили бороться за то, что по праву принадлежало им. Отступить — значило покрыть позором их имя и их клан. А такого ни один Салливан никогда не допустит.
Он не будет сидеть сложа руки и смотреть, как у него отбирают его единственную любовь. Молли принадлежит ему, и он не даст ей выйти замуж за другого, чего бы там ни требовал клан.
Решение принято, и он повернулся к морю, подставив лицо клочьям тумана и прохладному ветру.
Надо все обдумать, составить план. От этого зависело его, их будущее, да и будущее всего клана Салливанов.
Он снова подумал о колыбели, и эта мысль укрепила его решимость, заставила сжать кулаки.
Свадьба Молли назначена на завтра — у него еще есть в запасе несколько часов и, может быть… может быть…
Улыбаясь, он отвернулся от пенящихся волн. Теперь он знал, что делать.
От этого зависела его жизнь, их жизнь и судьба всего клана.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ничто не могло испугать детектива Дэнни Салливана из отдела по борьбе с бандитизмом Чикагского полицейского управления.
О нем говорили, что у него стальные нервы, и ему действительно еще не приходилось оказываться в ситуации, которая нарушила бы его внутренний покой.
Перспектива остаться без назначенного свидания в пятницу вечером, возможно, обеспокоила бы его.
Если бы он разбил свой «мустанг» 67-го года, это, вероятно, раздосадовало бы его.
Шестифутовая красавица-блондинка могла бы заинтриговать его.
Но ничто в этом мире не могло бы его испугать.
И вдруг этот небольшой шевелящийся сверток, оставленный кем-то на переднем сиденье его машины…
В сумерках теплого вечера пятницы Дэнни стоял перед дверцей «мустанга» и хмурился, не веря своим глазам. Он моргнул в надежде, что зрение прояснится.
Кто-то подкинул ему в машину ребенка.
Нашарив ключи, Дэнни быстро отпер дверцу, сел на водительское место и опустил до отказа стекло. В машине было слишком душно.
Сидя в корзинке для переноски младенцев, лицом к заднему сиденью ребенок гукал, сучил ножками, сосал мягкое пластмассовое кольцо и был, казалось, чем-то ужасно доволен.
Тут сработал инстинкт полицейского, и Дэнни осторожно осмотрел корзинку, чтобы выяснить, нет ли записки, метки или вообще какой-нибудь зацепки, любого намека на то, чей это ребенок и, что еще важнее, почему эту кроху оставили в его машине.
Внутри корзинки было постелено и подоткнуто со всех сторон желтое с белым детское одеяльце. Стараясь не испугать ребенка, он внимательно оглядел уголки в поисках каких-либо ярлыков или меток.
Ничего.
На малыше был матерчатый подгузник, безупречно чистый и, к счастью, сухой, но явно не новый. Выцветшая желтая рубашечка тоже была совершенно чистая и тоже не новая. Ни на подгузнике, ни на рубашке не было никаких меток.
Один крохотный белый носочек соскочил и лежал теперь на подголовнике переднего сиденья, другой пока оставался на месте. Ни на том, ни на другом меток не было.
К прядке рыжеватых волос, кустиком росших на темечке младенца, был аккуратно привязан розовый бантик.
И тут никакой зацепки.
Дэнни нахмурился и одним пальцем нежно прикоснулся к розовому бантику. Розовый цвет ленточки наводил на мысль о том, что ребенок — девочка.
Девочка грудного возраста.
У него в машине.
