рассматриваются нашим законодательством как необходимость.
— Я и не рассчитывала на это, доктор. Будем считать, что решение принято, — решительно сказала Сильви.
— Мадемуазель Марвель, я советую вам еще подумать. Спешить незачем.
— Нет, доктор, напротив! Свой тяжкий крест — а иначе я не могу это назвать — я несу лет двадцать… Хочется поскорее избавиться от него.
— Я понимаю. И все же прошу вас набраться терпения. Хотите, я приму вас в следующий понедельник? За это время вы сможете взвесить все за и против. И если вы не измените своего решения, я сразу же приступлю к делу.
Доктор встал, давая тем самым понять, что консультация слишком затянулась. Сильви ничего не оставалось, как сделать то же самое. Ей хотелось подольше задержаться в кабинете и говорить без конца с этим человеком; его спокойствие и здравый смысл словно бальзам успокаивали ее душевную рану.
— Бесконечно вам признательна, доктор, за то, что вы проявили столько понимания, — поблагодарила Сильви.
Доктор раскрыл свой блокнот:
— Вы сможете прийти в следующий понедельник в это же время? Для меня это самые удобные часы. Утром приема нет: у меня операции. Не забудьте принести фотографии, которые сделал ваш друг. И запомните: если вы не будете готовы к этому дню принять окончательное решение, это не имеет никакого значения! Приходите на прием даже только потому, что испытываете потребность выговориться, излить душу тому, кто очень далек от вашей личной жизни, но внушает вам доверие.
— Большое спасибо, доктор. — Сильви была очень тронута последним предложением.
— И если есть вещи, о которых вам трудно было сказать сегодня, поскольку мы встретились впервые, не раздумывайте! Мы, врачи, к которым чаще всего обращаются отчаявшиеся люди, — своего рода исповедники. С той лишь разницей, что мы всегда отпускаем грехи, стараясь принести облегчение ближнему. Приходите в понедельник и постарайтесь найти в себе силы назвать мне истинную причину, почему вы хотите «все изменить». Я знаю: главное то, что вы называете вашим уродством. Но между тем вы сами признались, что до последних месяцев мирились с ним, а решение прийти ко мне приняли недавно. Значит, есть что-то еще?
Сильви не ответила, доктор улыбнулся:
— До понедельника, в пять часов вечера.
Как только за Сильви закрылась дверь, доктор обратился к ассистентке:
— Что вы скажете об этой мадемуазель?
— Это одна из самых уродливых молодых женщин, которых я видела здесь за пять лет, что работаю с вами!
— Дорогая Элиана, вы не ошиблись. Она действительно очень некрасива! Но если бы только это!
— Что вы хотите сказать, доктор?
— Я не могу сказать почему, но уверен, что за этим некрасивым лицом скрывается еще более глубокая драма. И я спрашиваю себя: какая? Может быть, одиночество — логическое следствие физической непривлекательности? А может быть, причина в горьком любовном разочаровании?.. А почему бы эта девушка не могла влюбиться без памяти? К собственному уродству привыкаешь, оно уже не волнует, а любовное разочарование грызет, разрушает! И может толкнуть на самоубийство. Думаю, ей просто необходимо помочь. Истинная красота складывается из всего и из ничего, но она всегда естественна. Уродство можно смягчить, даже исправить скальпелем. Но красота — это свято! Нельзя посягать на совершенство. А оно может складываться из божественных недостатков! У скольких женщин, далеко не хорошеньких, есть в лице, да и в самых незначительных жестах, что-то необъяснимое, что делает их прекрасными! А сколько других, кажущихся в первое мгновение красивыми, пока молчат и сидят как статуи, становятся отвратительными, как только открывают рот и проявляют признаки жизни. Вот почему в конечном счете я не нахожу мадемуазель Марвель настолько уродливой… После того как я постепенно переделаю ей нос, уши, глаза, рот, грудь, необходимо добиться того, чтобы ее красота, спрятанная под маской уродливости, вышла наконец наружу. Но это может случиться лишь тогда, когда, преобразившись, она снова обретет уверенность в своих силах. И до тех пор, пока этого не произойдет, мы не можем считать, что добились успеха.
В понедельник, в назначенное время, Сильви вошла в кабинет врача, которого уже считала своим спасителем. Всю неделю Сильви, следуя советам хирурга, напряженно думала. Она могла заниматься этим без помех, так как других дел у нее не было. Но времени она даром не потеряла!
— Вот фотографии, доктор. — Сильви протянула ему конверт.
— Они превосходны! — воскликнул тот, рассматривая снимки. — Их сделал талантливый человек. Он, безусловно, профессионал?
— Да, он работает в журналах мод, — кивнула она.
— Можете мне оставить их на время? Они помогут нам в работе.
— «Нам»? — удивилась Сильви.
— Да, у меня есть коллега, специалист по «предоперационным макетам», как я это называю. Фотографии будут ему очень полезны. Но вернемся к вам: вы по-прежнему тверды в своем решении: да или нет?
— Я прошу вас оперировать меня, — твердо произнесла Сильви.
Доктор молча кивнул.
— А зубы? — спросил он. — Вы также намерены обратиться к дантисту?
— Конечно. Если вас не слишком затруднит, поскольку вы станете как бы руководителем моего преображения, порекомендовать мне квалифицированного дантиста, когда придет время.
— Я вас направлю к доктору Вирэ: это один из лучших стоматологов, каких я знаю. Раз вы приняли решение, не будем терять времени и сделаем ваш слепок. Я попросил скульптора задержаться.
Говоря это, доктор одновременно нажал на кнопку звонка.
— Сделать слепок? Я правильно вас поняла? — удивилась Сильви.
— Этот скульптор работает со мной многие годы. Он сделает полный слепок с вашего сегодняшнего лица и с ушей, конечно. Слепок поможет мне изучить все в целом, чтобы решить, какие модификации возможны. Второй слепок будет уже сделан с возможными изменениями. Не позднее чем через четыре-пять дней мы покажем вам оба слепка: вы сможете сравнить свое теперешнее лицо с тем, каким оно станет после операций. И главное, у вас не будет никаких разочарований и неожиданностей, когда все будет закончено. Если вам понравится слепок с исправлениями, то я сразу же примусь за работу.
— Это замечательно, доктор! — воскликнула Сильви.
В дверь вежливо постучали, вошел скульптор. Любопытный тип: лет пятидесяти, с львиной гривой, воинственными усами и «мушкой» на подбородке, что делало его похожим на денди времен Второй империи. В длинной блузе, какие обычно носят люди его профессии, чтобы уберечь одежду от гипса и глины, — в общем, он имел вид тех художников, которых уже больше не встретишь ни на Монмартре, ни на Монпарнасе.
— Месье Габриель, это мадемуазель Марвель, — представил доктор Сильви вошедшему. — Она приняла решение изменить то, что неудачно в ее лице. Вы, безусловно, заметили, о чем речь.
— Нос, глаза, уши… Мадемуазель права, доктор.
— Вся процедура займет не более тридцати пяти минут, — сказал доктор. — Когда закончите, ассистентка проводит вас ко мне. А я за это время приму другую пациентку. До встречи.
Спустя сорок пять минут Сильви снова сидела в кабинете доктора Дальви.
— Процедура была не слишком мучительной? — спросил он.
— Не могу сказать, что это было приятно, но бывает хуже! Чтобы стать красивой, надо страдать! — мужественно произнесла Сильви.
— Тысячи женщин в мире почти ежедневно часами сидят в институтах красоты с лицами, покрытыми разными мазями, чтобы вечером предстать во всем своем блеске! — улыбнулся хирург.
— У вашего скульптора очень нежные руки, сказала она.
