– Мадонна, да вы здесь, как на луне!
– Неправда! – в его голосе слышатся панические нотки. – Здесь нормально.
– Что значит – нормально? – продолжаю я нападать, не давая ему передышки. – Почему же тогда ты так безразлично об этом говоришь? Ты сам по себе или придаток своей семьи?
– Мне только четырнадцать лет, – растерянно говорит он.
Эта его беспомощность, в которую он и сам уже уверовал, бесит меня. Какого черта он строит из себя добровольную жертву, не способную не только решать, но просто желать чего-то?
– Четырнадцать лет – не так уж и мало, – говорю я. – Если и дальше будешь вести себя, как маменькин сынок, то таким и останешься. На всю жизнь.
– Что же мне делать? – спрашивает он неуверенно своим голосом-мутантом. Ни малейшей попытки защититься, уклониться. Стоит передо мной в своей нелепой светлой одежде, купленной ему матерью, и ждет инструкций.
– Кончай быть таким
Джеф-Джузеппе опирается обеими руками на рояль и, не глядя на меня, говорит:
– Разве ты не живешь со своими в Милане?
– У меня никаких своих нет! – огрызаюсь, как собака на привязи. – Когда мне было шесть лет, мой отец бросил мою мать и, не долго думая, отправил нас из Чили. Спасибо, хоть в аэропорт проводил. Второй муж моей матери взлетел на воздух вместе с целым домом. Найденная нога оказалась самым крупным из оставшихся от него кусков. Мой сводный брат меня ненавидит. Мамаша чокнутая. Отличная семейка, одним словом.
Джеф-Джузеппе, опустив голову в пол и почти отвернувшись от меня к стене, говорит:
– Я не хотел сказать ничего такого…
– И даже живя в семье, я был сам по себе, – отрезал я. – В любой момент мог от них уйти, и они прекрасно это понимали. Я с ними вообще не разговаривал. Поесть в кухню выходил ночью, когда они спали, а в остальное время сидел у себя в комнате, запершись на два оборота ключа. Играл на фортепьяно, только когда их всех дома не было.
Я знаю, что вру, что провоцирую его, но это потому, что я стараюсь обмануть самого себя, отогнать мысль о своем трусливом бездействии. Если бы не инерция, я выбрал бы другое место, а не приехал бы сюда, чтобы оказаться тут в заложниках. Не слишком-то это красиво вымещать злость на мальчишке, у которого переходный возраст и все такое, это ни заслуг, ни мужества мне не прибавит. У меня перехватывает дыхание, во рту едкая горечь от отвращения к самому себе.
Джеф-Джузеппе и не догадывается о моих угрызениях совести; он казнится, что так бестактно коснулся болезненной темы, хоть наверняка знал от матери обо всем, что случилось в моей семье. Он считает, что разбередил мою рану, и как теперь быть – не знает. Чешет в затылке, смотрит в окно, не появились ли Витторио с Марианной, не придут ли они ему на помощь.
Я больше не говорю ни слова. Машу приветственно рукой, как в кино, и иду беззаботной походочкой к лестнице, утопая ногами в мягком упругом ковре.
Встреча с выздоравливающим гуру
Читаю в гостиной книгу про айкидо. Ки – значит Духи. Библиотека Фолетти напоминает рыбную лавку, где большая часть товара несъедобна: мне приходится долго рыться, прежде чем я отыщу что-то вроде сардины или барабульки. Впечатление такое, будто читабельные книги сохранились по чистой случайности в соседстве со сборниками выступлений гуру, энциклопедией ведийской мысли, очерками о дзэн-буддизме, историей индуизма, нравственными притчами для детей. Если я натыкаюсь на что-то удобоваримое, то книга либо попала сюда из предыдущей жизни Витторио, либо чудом оказалась среди литературы, прошедшей чистку по дороге в вестибюль Кундалини-Холла. Как всегда, я читаю не подряд: у меня привычка начинать с конца, затем я заглядываю в середину, прочитываю несколько первых страниц и только уже потом, если не пропал интерес, читаю остальные главы. Никакой это не метод, обыкновенная лень, ведь когда знаешь, чем дело закончится, то не важно, что там в начале, и глупо тратить время на середину, все равно, читаешь ты роман или ученый труд. Такое чтение хорошо еще и тем, что я потом помню каждое слово, а если это партитура, то каждую ноту, по зрительным нервам информация поступает внутрь меня и прочно там оседает, а наружу выходит уже только по моему сигналу. Я сбивал с толку консерваторских преподавателей, они были уверены, что я только прикидываюсь лентяем, что это у меня маска, а на самом деле я работяга, каких мало. Они и мысли не допускали, что я лентяй, что я шутя, без всякого труда запоминаю ноты, усваиваю услышанное, увиденное, прочитанное.
Одна из глав книги про айкидо объясняла, что у человека центр мировой энергии находится на десять сантиметров ниже пупка, но человек не всегда это знает. Смешно, если представить, сколько народу с мировым центром под пупком разгуливает по земле; с другой стороны, в этом что-то есть. Мне всегда казалось, что мое понимание жизни близко к восточному, подразумевающему определенное равнодушие к материальным благам, земным чувствам, земным связям. Выбор у меня был большой, было что выбирать из смеси философий и религий, даже если судить только по книгам в доме Фолетти и в вестибюле Кундалини- Холла. По всей этой печатной продукции с пучками света на обложках, зачарованными глазами и листьями магических растений, с многозначительными комбинациями гласных и согласных в заголовках. Для меня все эти переплеты были вроде разных этикеток одного и того же товара, ничего не стоило придумать еще одну и еще, и еще. Было бы интересно взять понемногу из каждого источника, перемешать и на то, что получится, поставить свой копирайт. Организовать духовное шоу с музыкой для привлечения молодежи. Мистическое кунфу. Я листал книгу про айкидо, давая волю фантазии.
