Уто

Мне бы спросить, на чем основана его уверенность в важности будущей книги – на том, что ему говорила Марианна, или на общем мнении, или на том, что она пишется в таком месте?

– Если ему не помочь, – убеждает меня Витторио, – бедняга так и останется взаперти.

Он тоже считает совершенно естественным гнуть спину на лысого слюнтяя, который тем временем сидит в тепле и жрет инжир. Интересно, есть ли предел приобретенным Витторио качествам – терпимости и доброжелательности, – и где он, этот предел, и что нужно, чтобы переполнить чашу.

Я тоже выхожу из машины и почти по пояс проваливаюсь в снег. Проходит несколько минут, пока мы, утопая в глубоком снегу, добираемся до багажника.

Витторио вручает мне одну из лопат, сам берет вторую и принимается разгребать снег – сначала вокруг машины, затем от носа машины до облепленной снегом калитки. Он действует умело, в темпе: взмах лопаты – вдох, еще взмах – выдох, полшага вперед, еще полшага, за минуту он продвинулся на несколько метров.

– Держи лопату вот так, – учит он меня, показывая правильное положение рук на черенке. – Иди за мной, подчищай.

Я иду за ним, но толку от меня мало, мне неохота выкладываться, лопата тяжелая, я размахиваю ею больше для вида. Впрочем, Витторио трудится с такой энергией, с такой страстью, так методично, что я ему и не нужен: ясно, что он взял меня с собой в воспитательных целях – хотел продемонстрировать мне здешний дух солидарности.

Он откапывает калитку, стучит и скребет по ней лопатой, очищая деревянную поверхность от снега, открывает и движется дальше, прорывая широкую борозду там, где должна быть ведущая к дому дорожка. Взмах лопаты влево – вдох. Полшага вперед – взмах лопаты вправо. Завидная выверенность каждого движения, завидное распределение мускульной энергии, завидная целеустремленность: дай ему время, он горы снега перелопатит, километры шоссе расчистит.

– Красота! – говорит он. – Давно не получал такого удовольствия. Лучше, чем сидеть в духоте и писать картины. Ты не думаешь?

Я думаю, что это глупая трата сил. Я бы с удовольствием огрел его лопатой по спине, чтобы он заткнулся. Вместо этого я спрашиваю:

– И как же тебе удалось избавиться от среднеарифметической американской тоски?

– Однажды я встретил гуру. Он был один. Гулял. Мы не сказали друг другу ни слова, мне хватило одного его взгляда. Этот взгляд все изменил. Я понял, что нашла Марианна. И чего недоставало мне.

Я смотрел на него сзади, охваченный самой настоящей яростью, и не верил ему: его подчеркнутое смирение казалось мне насквозь фальшивым, его разговоры – пропущенными через фильтр лицемерия и потому отвратительными.

Он разгребал снег как заведенный, говорил между одним взмахом лопаты и другим, и это придавало его словам скандирующий ритм.

– Правда, – продолжал он. – Все произошло в какую-то долю секунды. Только что меня угнетало чувство одиночества. Вокруг была пустота. На душе тоска. Все мысли о том, чтобы уехать. Хуже не бывает. Полное отчаяние. И вдруг все изменилось. Я почувствовал себя удивительно легко. У меня словно выросли крылья. Перед моими глазами прошла вся моя жизнь, я увидел ее в разных ракурсах. С разного расстояния. Раньше как было? Завтра. Послезавтра. Может быть. Если. И вдруг все стало иначе. Какое там расстояние! Какие барьеры! Я был здесь. Этим все сказано. – Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, он тяжело дышит – еще бы, столько снега перекидал! – глаза светятся гордостью за работу и за ту истину, что он старается мне открыть. Интересно, знает ли он, что говорит словами Марианны, точь-в-точь, а если знает, то делает это осознанно или бессознательно? Я выдерживаю его взгляд, словно я какой- нибудь супермен из фильма или неуступчивый покупатель на базаре. – Я написал письма всем своим женщинам, они у меня чуть ли не в каждой стране есть. Написал, что мне было с ними хорошо и что между нами все кончено. Написал друзьям: «Ребята, я здесь». Написал Нине, что, если она хочет жить со своим отцом, она знает, где его искать, здесь ее ждет семья, дом, где у нее будет своя комната. Я бросил пить, бросил курить, отказался от мяса. Попросил владельцев галерей, где выставлял на продажу картины, не особенно на меня рассчитывать. Сказал Марианне, что моя жизнь в ее распоряжении и я готов делать все, как она захочет. Раньше у меня для нее не хватало времени, энергии, не хватало терпения быть внимательным.

«А теперь?» – хотелось мне спросить, и, наверно, он ждал этого вопроса, но я его не задал. По-моему, в этом не было необходимости, он не нуждался в подстегивании: его глаза, его голос красноречиво говорили о том, что он достиг, чего хотел, что он счастлив.

Он снова занялся снегом, действуя в прежнем ритме.

– Я понимаю, – сказал он. – Ты находишь это нелепым. А ведь ты умный. И воображение у тебя есть, чтобы понять, насколько мои обстоятельства отличались от твоих. Но у тебя все впереди. Пока еще ты далеко. Как я когда-то. Чтобы прийти, нужно время.

– Прийти к чему? – спросил я, потому что мне надоело молча выслушивать этого проповедника с лопатой, осточертело его занудство, я устал, я окоченел.

Он повернулся ко мне и посмотрел на меня глазами святого.

– Как к чему? К счастью.

Он был уверен, что просвещает меня, что я потрясен, он не сомневался в том, что помогает мне задуматься, открывает мне глаза.

Я поправил темные очки, я был чернее тучи в этом белом царстве.

– К пониманию того, что быть счастливыми – это работа, – развивал свою мысль Витторио. – Это как строительство дома. Доска за доской, гвоздь за гвоздем. Ты должен постоянно проверять, что все делаешь на совесть, должен следить за тем, чтобы на строительной площадке были чистота и порядок. Нельзя ничего запускать. Даже в отношениях между мужчиной и женщиной, если они хотят быть вместе. Это работа, Уто. Вначале тебе может казаться, что все наоборот, что все зависит от интуиции и от случая, что счастье – это как подарок судьбы. Что нет ничего проще и естественнее, чем быть счастливым. На самом же деле это совсем не просто. Если ты не примешься за работу сразу, ты и сам не заметишь, как все рухнет. Если не сосредоточишь все внимание, все усилия, не приложишь всю энергию, не посвятишь все время, не мобилизуешь все свое воображение. Я слишком поздно это понял, но это так.

Мы были уже почти на полпути между калиткой и входом в дом лысого любителя инжира. Я в сердцах воткнул лопату в снег. Ну и чего я этим добился? Заставил его замолчать? Как бы не так!

– Само собой разумеется, что ради счастья тебе придется от многого отказаться, – глядя на меня, распинался Витторио. – Например, от извечного вопроса «быть или не быть». От того, чтобы говорить одно, а делать прямо противоположное. Рубить так рубить, верно? Тебе нужен сначала топор и уж потом молоток и гвозди. Но ты не пожалеешь, Уто.

Я опять взялся за лопату и веером рассыпал вокруг немного снега. Мне казалось, хотя я не был в этом уверен, что если бы он действительно нашел формулу счастья, то, во-первых, ему незачем было бы так много и так горячо говорить об этом, а во-вторых, он не нуждался бы в лишнем слушателе – слушателей у него и без меня хватало. С другой стороны, я не часто встречал людей, которые строили счастье собственными руками. Мне больше попадались люди, раздавленные обстоятельствами, или уповающие на случай, или смирившиеся с монотонностью существования, или смотрящие в будущее как бы с волшебного моста.

Если говорить об Уто, то счастливым его, бесспорно, не назовешь. Уто Дродемберг несчастлив. И не по какой-то одной, особенной причине, сравнимой с симптомом поддающейся лечению болезни, а по миллиону особенных причин, дающих в сумме нечто столь невообразимое, бесформенное и неизмеримое, что установить каждую из них в отдельности уже нереально. Тут следовало бы определить, что такое несчастье, понять, к чему оно ближе – к неудовлетворенности, страданию, обездоленности или к чему-то еще, и, разумеется, определить, что такое счастье, что значит быть счастливым. Быть таким, каким хочешь быть, быть там, где хочешь быть, либо иметь то, что хочешь иметь, иметь, когда хочешь иметь, или же счастье – это нечто большее или нечто меньшее? Впрочем, если мирбуржцы обожают подобные разговоры, ему даже слушать такое противно, он звереет, когда дает втянуть себя в эту идиотскую игру. Слава Богу, невероятным усилием ему удается выскочить, вынырнуть, пройдя сквозь толщу воздуха, словно сквозь толщу воды в бассейне, подняться, работая ногами, в поднебесье и увидеть Витторио с его лопатой