– Она очень мила… очень… – заключил Монтезума, – ее хорошо бы заставить протанцевать болеро… или качучу… У нее совершенно испанская головка…
– Вот бы в субретки-то, в мольеровекую комедию, – проговорил вполголоса благородный отец.
– А к нотариусу в контору тоже годится? А, Гранжерал, годится, что ли?
– Надо бы попросить ее спеть что-нибудь, – заметил Дюрозо.
– И не проплясать ли уж ей кстати?.. – насмешливо предложила Зинзинета.
– Им только дай волю, они ей и другое еще занятие найдут! – вскинулась Альбертина. – Господи боже мой! Что только за свиньи эти мужчины! Молодец я, право, что я их так часто надуваю!
– А часто-таки, Альбертина?
– Часто! Часто! Частехонько!..
Предмет всех этих разговоров и споров, казалось, вовсе не замечал, что на нее обращено всеобщее внимание. Правда, что в свою очередь и она с не меньшим любопытством разглядывала актеров, а и особенности актрис. Очевидно, она смотрела на них как на какие-то высшие, избранные создания, которые имели полное право гордиться своим положением и своими заслугами и достоинствами. Дело в том, что Вишенке удалось как-то раз побывать в театре в Немуре, и от этого вечера осталось в ее душе глубокое, неизгладимое впечатление восторга.
Однако глаза молодой девушки, перебегая от одного к другому, чаще и охотнее всего останавливались на красивом лице Анжело. Уж не потому ли, что она заранее знала, что встретится с пристальным взглядом молодого человека, устремленным на нее?.. Это внимание, очевидно, нравилось молодой девушке и льстило ее самолюбию. Притом же первый любовник был очень хорош собою, а женщинам ведь тоже не запрещено ценить это достоинство, так же как ценят его мужчины…
– Не споете ли вы нам что-нибудь? – спросил Анжело у Вишенки.
Молодая девушка присела и, краснея, отвечала:
– Я бы очень охотно спела, но я ничего не знаю, кроме местных народных песен.
– Ну что же, – пожал плечами Монтезума, – чем это не музыка? Во всех этих песнях и есть свой, особый шик, так что иногда под них танцевать захочется.
– Вот интересно послушать-то? – замечает Элодия.
Вишенка запела, в припеве несколько раз повторив, что: «Нету в мире ничего вкуснее баранов!..»
Альбертина не выдержала:
– Кто сочинил эту песню, мясник или кто другой?
Все женщины дружно расхохотались, зато мужчины наперебой говорили Вишенке любезности по поводу ее прелестного голоса, о достоинствах которого она, по-видимому, сама даже не имеет понятия.
Одна только госпожа Гратанбуль не высказала еще своего мнения по поводу молодой девушки. Она удовольствовалась тем, что повернула голову по направлению к ней, но вслед за тем снова перенесла взгляд на матлот и сделала знак Кюшо. Тот сразу понял, в чем дело, и, придвигая блюдо, торжественно провозгласил:
– Матлот, господа, матлот, пожалуйте… Во-первых вам, достоуважаемая госпожа Гратанбуль… запах славный… и главное, аппетитный… Ах, черт возьми, раки!.. Да это гораздо лучше, нежели я воображал себе… Кому бы мне положить… Они все загляделись на эту девочку и не только ничего не видят и не слышат, но, прости им бог, даже, кажется, и есть-то, и то не хотят…
– Ну, вовсе не загляделись, просто глядим, – возразила Элодия, – передай-ка мне матлота, любезный друг…
– Нет, что до меня касается, то я именно загляделся, залюбовался, – говорит Анжело, нарочно стараясь злить своих товарок по искусству.
– Стало быть, ты и матлота не хочешь?
– Почему же не съесть… из этих великолепных рук, это, должно быть, великолепное кушанье.
– Ну а ты, Монтезума. Ты в каком положении…
– В каком бы там ни был, а рыбы ты мне все-таки положи… рыба все-таки лучше всего остального…
– Вот, кажется, рыба… нет… ах, вот!.. Опять не то!.. Что за странность! Никак не найду рыбы!..
– Послушай, однако, Кюшо, что это мне ты положил одних только хлебных корок…
– А мне одних грибов…
– А мне одного луку…
– Неужели?.. Ну, что же мне с этим делать?.. Что мне на ложку попадается, то я вам и даю… В этом матлоте страсть сколько навалено корок, грибов и луку. Однако же мне очень хотелось бы приберечь себе хоть один хвостик от рыбы, ведь это блюдо я сам и заказывал, потому именно, что я до смерти люблю его.
– Да ты себе не только хвостик, а всю рыбу, кажется, оставил, потому что мне не дал положительно ни кусочка…
– Ни мне тоже.
– Ни мне…
– Нет, быть не может!.. Как, у вас вовсе нет рыбы?..
– Мне попался один рак, только и всего.
– А мне какая-то красненькая рыбка, препротивная… Я уверен, что она долго и мирно проживала в какой-нибудь стеклянной банке.
– Послушай, Кюшо, если ты налима не даешь никому, всего себе оставил, так ты бы хоть карпа мне дал…
– Да и того нет… Сколько я ни ищу, кроме самой мелкой рыбы нет решительно ничего!..
– Это что ж нам такое приготовили, интересно было бы знать!..
Раздавая кушанье всем по тарелкам, Кюшо отложил в сторону несколько кусочков, похожих на кусочки налима, которые и приберегал, по причине их особой редкости в этот день, и которыми поделился с одною только госпожою Гратанбуль. Но вдруг мать Альбертины, до сих пор хранившая самое упорное молчание, прервала его, чтобы пронзительно вскрикнуть.
– Ну, этого еще недоставало! Теперь мамаша давиться начинает? – сказала Альбертина. – Что, ты, верно, костью подавилась, да?..
– Да, как бы не кость! Хороша кость! – произносит наконец суфлер женского рода голосом, в котором гнев и нетерпение смешиваются с негодованием. – Да это они мне птичье горло положили вместо налима. Да, настоящее птичье горло!.. Это или курица, или индейка!..
– Ну, что за вздор, быть этого не может!.. Подождите-ка, дайте мне отведать, вот у меня тут тоже есть кусочки…
И Кюшо, храбро принявшись за один из лежавших перед ним кусков, вскоре вскрикивает не хуже госпожи Гратанбуль:
– Верно, верно. Это настоящее птичье горло… Госпожа Гратанбуль нимало не ошиблась. Нет, ото уж из рук вон!.. Как подать нам рыбное блюдо на птицы!.. Каково вам это покажется!..
– Ни карпа, ни налима.
– Никому ни кусочка.
– Какие-то красненькие рыбки и раки, вот вам и все…
– Да это преуморительно!.. Я нахожу эту выдумку прелестной!
– А я вовсе нет!.. Это просто низость! После итого черт знает что мы теперь едим!
– Не знаете хоть вы, моя красавица, отчего это у нас на столе очутилось рыбное блюдо, сделанное из птицы и непонятно чего?
Давно уже Вишенку разбирал смех, но когда Кюшо обратился к ней с этим оригинальным вопросом, то она не выдержала окончательно и расхохоталась как безумная.
– Да я-то почем знаю, господа, – отвечала она, – я тут ровно ни при чем!
– Ведь мы же вас не упрекаем, – замечает ей на это Анжело, – мой товарищ просто спросил, не знаете ли вы, в чем тут дело.
– Да, – вмешался Дюрозо, – просто с целью узнать, не обычай ли уж здесь такой, чтобы рыбные блюда готовить с птицей!
– Нет, сударь, этого я не думаю… Но что же делать, когда рыбы нет, а гости непременно требуют…
