Вишенка. 2 том

– Да, сударыня.

– Не тот ли этот господин Дюмарсель, который служил в гусарах?

– Тот самый, сударыня, и вы, вероятно, его знаете, потому что он мне говорил, что знаком с вами.

– А, господин Дюмарсель говорил вам обо мне… По какому же это случаю? – спрашивает, краснея, госпожа де Фиервиль.

– Очень просто. Я был у него, чтобы известить его о свадьбе Агаты с господином Леоном Дальбоном, и он мне сказал тогда, что знает господина Леона, что он встречался с ним у тетки его, госпожи де Фиервиль.

– Это правда, – говорит Леон, – я помню этого господина, он чрезвычайно любезен и очень мне нравится. Мне кажется, тетушка, что за последнее время он редко бывал у вас.

– Да… может быть… у меня так много знакомых, что я не веду счет их посещениям.

– А я всегда бы помнил те, которые мне приятны, тем более, когда они редки.

– Но как и где вы познакомились с господином Дюмарселем? – говорит с живейшим любопытством госпожа де Фиервиль.

Крутя усы, старый служивый отвечал, ударяя на каждом слове:

– Это, – сударыня, моя тайна. А тайны свои я доверяю только тем, кто доказал мне свою дружбу и привязанность… потому, не удивляйтесь, я не скажу вам, где я познакомился с господином Дюмарселем.

Слыша этот сухой ответ, Вишенка и ее муж ожидают, что госпожа де Фиервиль ответит их старому другу какою-нибудь дерзостью, на которые она никогда не скупится, и видят с удивлением, что она, опустив глаза, молчит.

За весь конец вечера тетка Леона не проронила ни одного слова и рано ушла к себе.

С этих пор в обращении ее произошли большие перемены: она стала менее надменна и брезглива. Вишенке всегда отвечала почти любезно, если та к ней обращалась, и с Сабреташем обходилась вежливо. Колкие слова и насмешки исчезли, она больше не оскорблялась, если в пылу разговора у Сабреташа вырывались солдатские выражения.

Молодые люди дивятся этой перемене, а Сабреташ восклицает в восторге:

– Это имя господина Дюмарсель произвело такое чудо. С тех пор как она узнала, что мы знакомы с ним, она смягчилась, стало гораздо приветливее с нами, это меня не удивляет. Человек этот всегда приносил нам счастье, но все же это очень странно…

Вишенка радуется, что госпожа де Фиервиль не обращается с ней более холодно и неприязненно, и надеется со временем приобрести даже и дружбу тетки своего мужа.

В одно утро Леон прибежал к ней весь радостный, держа в руках распечатанное письмо.

– Душа моя, – говорит он, – объявляю тебе о скором приезде нового гостя.

– Как, еще?

– О, успокойся! Это посещение не будет нам неприятно… напротив, он доставит нам только одно удовольствие. Помнишь, я говорил тебе об одном моем искреннем друге… товарище моей юности… Когда я еще не был женат?

– Да, помню, тот человек, которого ты так любишь… который и тебя тоже любит искренно, говорил ты?

– О! В этом я уверен… Он ветреник, но сердце у него доброе, великодушное.

– И твой друг едет к нам.

– Да. Вот уж три года как он уехал из Франции, секретарем при посольстве в Константинополь. Но послушай, что он ко мне пишет, его слог также забавен, как и его разговор:

«Милый Леон!

После трех лет, проведенных в Турции, я наконец вернулся в нашу дорогую Францию, в наш милый Париж… Ах, любезный друг, скажу вместе с Танкредом: „Всем благородным сердцам Отчизна дорога“. Пословица права, говоря: друзья не турки. Я теперь совершенно излечился от своей страсти к гаремам, сералям, невольницам и обычаям Востока, которые вас очаровывают при чтении „Тысяча и одна ночь“. Как посмотришь на это поближе, все это кажется так грустно и так однообразно. Эти бедные женщины, закупоренные, как улитки, имеют дар сами скучать и других не веселить. Вечная неволя и привычка жить в повиновении сделали то, что ни у одной из них нет того милого, своенравного, плутовского вида, который придает столько прелести женщинам. Да, мой милый Леон, находясь в самом серале, сожалеешь о лоретках квартала Бреда, куря наргиле моего хозяина, я вздыхал по итальянскому бульвару, где так приятно курить сигары, хотя бы они и не были гаванские. Но вот я опять вернулся к тебе, и, надеюсь, надолго.

Но я ошибаюсь, говоря, к тебе, потому что мне рассказывали, что ты женился и около двух лет уже живешь с женой в своем поместье, в Бретани. Меня эта новость не удивила. Ты создан для супружества, ты, который так благоразумен и постоянен, я пари держу, что ты обожаешь свою жену и что она платит тебе тем же. Картина твоего семейного счастья, может быть, прельстит меня, и я последую твоему примеру. Очень желаю поскорее познакомиться с твоей женой, она, верно, добра и любезна, иначе бы она тебе не понравилась. Горю желанием тебя расцеловать. Отсылаю мое письмо на почту и, окончив некоторые необходимые дела, отправляюсь в „Большие дубы“. До свиданья. Я располагаю пробыть у тебя подольше, если только ты меня не прогонишь.

Твой искренний друг, Гастон Брумиер».

Леон, дочитав письмо, не заметил, что бледность покрыла лицо его жены, когда она услышала имя его друга.

– Итак, этот милый Гастон едет к нам, он будет здесь через два, три дня, может быть, и завтра, во всяком случае, я уверен, что он не замедлит своим приездом и что он так желает поскорее меня обнять, как и я его. Ты увидишь, какой он умный, веселый, безо всяких претензий, совсем не педант. Одним словом, это точный, ясный ум, что в наше время редкость, потому что столько людей стараются извратить тот, который у них есть. Ты полюбишь Гастона, моя дорогая, не правда ли? Сначала ради меня, впоследствии рада его самого. Но, боже мой… что такое… как ты бледна… тебе дурно?

– Да, мой друг, я нехорошо себя чувствую… у меня как будто лихорадка…

– Ты это только сейчас почувствовала?.. Потому что ничего не говорила, когда я вошел?..

– Да, сейчас… мне вдруг сделалось нехорошо… но это пройдет.

– Ты дрожишь, руки твои холодны, как лед. Я сейчас пошлю в город за доктором…

– Нет. Пожалуйста, не посылай за доктором, это и так пройдет. Я пойду, лягу. Не беспокойся. Мой друг, повторяю тебе, это пройдет.

– Хорошо, я подожду, но, если тебе не будет лучше, я сам пойду за доктором. Пойди отдохни, а я пойду отдать приказания, чтобы приготовили комнату для Гастона. Я не помещу его на другом конце дома, как мою тетушку, я хочу, чтобы он был поближе к нам. Отдохни, моя милая.

И Леон уходит от своей жены. Вишенка остается с поникшей головою, уничтоженная. «Гастон Брумиер, – говорит она себе, – это он. Это должен быть он! И он друг моего мужа и приедет сюда!»

Появление Сабреташа отрывает молодую женщину от ее мыслей. Он входит в ее комнату, говоря:

– Что такое? Я сейчас встретил Леона, который мне сказал, что его-Агата больна. «Ах, черт возьми, – подумал я, – надо пойти разузнать, в чем дело». Но, боже мой! Это расстроенное лицо… Что с вами, дитя мое?

Вишенка, бросившись на шею старому солдату, лепечет рыдая:

– Друг мой, я погибла!..

– Погибла! Как?.. Что такое? Придите в себя, дитя мое, чего вы так испугались?

– Мой муж ожидает с часу на час, возможно сегодня, одного из своих друзей. Он его любит как брата.

– Он мне это рассказывал. Ну, что ж?

– Ну… этот друг… это… тот… молодой человек, с которым я однажды встретилась в парке Сен-Клу, который привез меня в Париж…

– Почему вы думаете, что это он?

– Его зовут Гастоном.

– Многих так зовут… Имя это, конечно, не так обыкновенно, но все же много есть и Гастонов.

– Гастон Брумиер… эти именем подписано письмо друга, которое мне прочитал Леон. И мне помнится,