– Помилуй! Что такое ты говоришь! Ты совсем отуречился! Если бы у тебя были огорчения, если бы ты был влюблен в кого, разве ты мне не рассказал бы все? Разве ты больше не тот, что был? Не мое второе я? Если в мое отсутствие кто-нибудь оскорбит меня, разве ты не станешь, как прежде, драться за меня? Если будут оскорблять честь мою, разве ты больше не сочтешь это оскорблением своей чести? Нужно ли мне припоминать тебе наши юношеские годы… Когда ты приходил ко мне и говорил: «Леон, ты сегодня должен стреляться на пистолетах, вот в таком-то месте», не спрашивая у тебя причины дуэли, я шел, уверенный, что если ты так решил, то это необходимо. Я шел драться, как бы ты пошел сам, если бы я тебя попросил. Когда друзья находятся между собою в подобных отношениях, у них не может быть тайн друг от друга.
Гастон, слушал, вздыхая, в то время как Леон припоминал все доказательства их дружбы, затем проговорил, подавляя свое волнение:
– Я не изменился, Я все тот же. Расскажи мне, как ты познакомился со своей женой.
– Прогуливаясь верхом на Елисейских полях. Она же часто ходила в Нелье с этим славным Сабреташем.
– Со своим дядей?
– Он ей не дядя. Моя бедная Агата – ребенок, брошенный в гостинице, в которую зашла ее кормилица, отправлявшаяся с ней в Париж. В этой гостинице кормилица ее внезапно умерла. Не нашли никаких бумаг, касавшихся девочки, которая до семнадцати лет и жила в этой гостинице. Бедное дитя! Какая ее судьба! Она, может быть, дочь богатых родителей, которые, вероятно, тщетно ее везде отыскивали.
– Действительно, странная судьба, – повторил Гастон.
– Что делала моя бедная Агата с тех пор, как оставила гостиницу, до того времени, пока встретилась со мной, – продолжал Леон, – я не могу тебе этого сказать, Гастон, потому что это история ее жизни, а не моей, но что я хочу тебе рассказать, это то, что она не хотела меня обманывать, когда я предложил ей мою руку, она отказала мне, говоря, что недостойна любви, которую она разделяла. Она призналась мне во всем, как признаются только своему духовнику, для того, чтобы я забыл ее, изгнал образ ее из моего сердца….
– Это хорошо… это благородно… – говорит Гастон, сжимая руку своего друга. – Тот, кто не обманывает, стоит прощения… Дальше… продолжай….
– Дальше? Ну, я хотел, как говорят, быть благоразумным, я сделал, что мог, чтобы забыть эту бедняжку, которая, рыдая, умоляла меня не думать больше о ней. Тщетные усилия. Образ ее меня не покидал. Я нанял квартиру в том самом доме, где жил Сабреташ. Я забыл тебе сказать, что этот старый ветеран был ее опорой, защитником, отцом, и без него она бы давно погибла. Это человек редкой честности, и ради этого всегда можно извинить его солдатские выражения в разговоре. Наконец, я опять посватался за Агату и получил вторичный отказ. Тогда я с ума сошел от любви и горя и слег в маленькой квартире, нанятой мною, чтобы быть поближе к ней. Случай и сострадание привели ее ко мне. Она меня узнала, увидела, что жизнь моя в ее руках, и перестала колебаться, согласившись стать моей женою. С этой минуты любовь наша становится только крепче и сильней. Агата не любит свет, и мы поселились в этом поместье. Приезд моей тетки – единственное облачко, затемнившее наше счастье. Однако ты приехал к нам, и мне ничего более не остается желать.
Лицо Гастона окончательно прояснилось, и, с любовью смотря на друга, он произнес:
– Все, что случилось, к лучшему, милый Леон, ты будешь счастлив в своем супружестве, и гораздо более, нежели те, которые женятся на великосветских барышнях, воспитанных в модных пансионах, которые вместе с богатым приданым приносят с собою привычку к роскоши и удовольствиям, разорительную для мужа. Ты дал своей жене общественное положение, и она это знает. Она любит тебя, следовательно, постарается воздать тебе счастьем за все, что ты для нее сделал.
– Теперь твоя очередь, Гастон, верно у тебя найдется, что мне рассказать.
– Право, нет. В Турции мои приключения были непродолжительны; я не вынес оттуда особенных воспоминаний и не думаю, чтобы оставил там кого-нибудь, кто бы грустил обо мне.
– Но в Париже… до своего отъезда… три с половиной года тому назад… ты рассказывал мне, что разыскиваешь одну молодую девушку. Ты говорил, что это очень оригинальное происшествие, но так и уехал, не поделившись со мной.
– Боже мой! Это было похоже на все любовные похождения… Теперь припоминаю, какая-то белошвейка. Я с ней встретился в театре, она мне назначила свиданье, однако не пришла. Вот и все.
– Так твое сердце свободно, тем лучше, ничто не будет тянуть тебя в Париж.
– Свободно!.. Не совсем. Я ухаживаю теперь за… одной дамой… вдовушкой… не могу ничего сказать тебе больше.
– Как, негодный! Но ты всего восемь дней как вернулся.
– Да… но я познакомился с ней в самый день моего приезда, потому не могу остаться здесь у тебя так бы долго, как хотел.
– Зачем же было писать совершенно иное?
– А потому, что, когда я писал тебе, мы с ней поссорились, но перед моим отъездом к тебе помирились.
– Прекрасно, милостивый государь! Вижу, что ты у нас не долго пробудешь… ветреник! Но пойдем в гостиную, моя почтенная тетушка придет в негодование, если мы здесь дольше пробудем. Вот я был бы рад, если бы она отправилась в Париж! Но она и не думает. Не могу поверить, чтобы ей было у нас весело, но она остается, желая сделать неприятное мне и Агате.
Гастон следует за своим другом, думая: «Бедная молодая женщина. Это я причина ее болезни. Она никогда не привыкнет меня видеть, но я нашел теперь повод, чтоб не оставаться здесь долго».
Когда друзья вошли в гостиную, Сабреташ вздохнул свободно, видя, что лицо Леона весело и спокойно.
Госпожа де Фиервиль тоже наблюдает за Леоном, и ей досадно, что она ничего не видит, не находит пищи для своих пересудов.
Вскоре пришли сказать, что приехал доктор, за которым посылал в город Леон, он спешит отвести его к жене, говоря:
– Это только из предосторожности, но лучше посоветоваться с доктором раньше, нежели позднее.
– Отличный муж! – восклицает господин Гишарде.
– Да, – отвечает Гастон, – но, кажется, у него отличная жена!..
– Это правда, – спешит ответить Сабреташ, чувствуя желание расцеловать Гастона. – Агата достойна любви. Подобный отзыв от дяди может показаться пристрастным, но позднее вы сами увидите, что это только правда.
– Я в этом уверен, милостивый государь.
Госпожа де Фиервиль, которую, вероятно, не занимал этот разговор, взяла свечу и ушла к себе.
Леон пришел от жены очень довольный: доктор сказал, что нездоровье госпожи Дальбон незначительно и что ей нужно одно спокойствие.
Мужчины провели вечер очень приятно. Принесли пунш. Гастон рассказал о нескольких своих похождениях в Турции, Сабреташ – в Африке, и, когда пробило одиннадцать часов, все удивились, что время прошло так быстро. Так как с ними не было госпожи де Фиервиль, то Гастон вспомнил несколько довольно фривольных анекдотов, а Сабреташ приправлял свои истории энергичными солдатскими выражениями.
На другой день старый солдат решил поговорить с Вишенкой наедине. Увидев, что Леон пошел в сад, он поспешил в ее комнату, она еще была в постели.
– Не бойтесь более ничего, дитя мое, – сказал он ей, – и не опасайтесь присутствия господина Гастона, я в нем теперь уверен. Он узнал вас, в этом уж нельзя сомневаться, но он не даст этого заметить ни одним словом.
После завтрака Вишенка сошла в гостиную. Она знала, что в это время госпожа де Фиервиль находилась еще в своей комнате. Ей казалась, что в отсутствие этой дамы свиданье с Гастоном будет для нее менее затруднительно.
Усадив жену на диван, Леон пошел за Гастоном, который играл в бильярд с Сабреташем и господином Гишарде.
– Жена моя в гостиной, – говорит он своему другу, – поди, познакомься с ней, вчера ты не успел сказать
