ей и двух слов.
Гастон, стараясь скрыть, что происходит в его душе, следует за Леоном.
Полулежа на диване, бледная, дрожащая Вишенка, ожидая его прихода, мысленно ободряет себя: «Смелее!.. Живя в свете, надо уметь скрывать свои чувства».
И она приветливо улыбается Гастону, которого подводит к ней муж.
– Привел познакомиться с тобой Гастона, моя милая Агата, – говорит ей Леон, – он надеется, что ты сегодня не встретишь его так, как вчера.
Гастон кланяется ей с таким почтением, что опасения ее начинают исчезать, и говорит ей:
– Я был в отчаянии, что вы заболели, упали в обморок в минуту моего приезда.
– Но ты в этом не виноват, – отвечает Леон, – не думаешь ли ты, что жена сделает тебя ответственным за все обмороки, которые могут с ней случиться?
– Надеюсь, нет. Если бы я думал, что присутствие мое причиняет малейшее беспокойство, я бы тотчас удалился, даже от моих лучших друзей.
Эти слова и вид, с которым они были произнесены, окончательно успокаивают Вишенку, и она отвечает Гастону:
– Милостивый государь, друг моего мужа всегда будет здесь любимым гостем. Счастье Леона была и есть моя единственная мысль. Он рад вас видеть. Я разделяю все его чувства.
– Знаете что? – сказал, смеясь, Леон. – Вы похожи на двух посланников, которые должны заключить какой-нибудь важный договор. Какой церемонный тон! Какая дипломатическая тонкость в разговоре! Ухожу от вас, вы слишком умны для меня. Надеюсь, когда вы познакомитесь поближе, вы не будете выражаться подобным языком.
Леон уходит из гостиной, и Вишенка остается одна с Гастоном Брумиером. Ужасная минута для молодой женщины, потому что она не знает, как станет обращаться с ней тот, который знал ее в дни ее несчастья.
Несколько минут проходят в молчании, минуты, показавшиеся весьма длинными для Вишенки, не смевшей заговорить первой. Наконец Гастон начал разговор тем, что стал хвалить окрестности, восхищаться прекрасными видами «Больших дубов», потом перешел к рассказам о своих путешествиях, о странных турецких обычаях, о жизни французов в Константинополе. И во все время разговора ни разу ни словом, ни намеком не коснулся своей встречи с молодою женщиной в Сен-Клу. Она слушала его все с большим и большим удовольствием и перестала бояться. Чтобы успокоить ее совершенно, Гастон старался не встречаться с ее взглядом. Вишенка со своей стороны тоже опускала глаза, когда он на нее глядел.
Скоро к ним присоединились Леон и Сабреташ, последний выразительно посмотрел на Вишенку, и она, улыбаясь, протянула ему руку. Они поняли друг друга… лицо старого солдата просветлело, и когда госпожа де Фиервиль явилась в гостиную, то очень удивилась, нашедши там только веселые лица.
– Кажется, нездоровье госпожи… Дальбон не имело никаких последствий? – говорит она, сжимая губы.
– Нет, милая тетушка, – отвечал Леон, – моя жена выздоровела… и вы, вероятно, так же как и мы, в восторге от этого.
– Я всегда думала, что в ее болезни не было ничего особенного, – пробормотала госпожа де Фиервиль.
«Вот тетушка, которая постарается расстроить ее счастье, – говорит себе Гастон, рассматривая госпожу де Фиервиль. – Бедная Вишенка… право, жаль!.. Она должна быть так счастлива… так удивлена своим новым положением, для которого, странно сказать, она как будто создана. Нет, я не буду разрушать ее блаженство… Стыд и срам тому, кто рассказывает о слабостях женщины… к тому же я овладел ею нечаянно, она не сама отдалась мне».
В конце вечера, перед тем как она сбиралась уйти к себе, Вишенка, улучив минуту, сказала тихонько Сабреташу:
– Вы его верно оценили, друг мой, он человек добрый и благородный, я более его не опасаюсь.
– Могло и так случиться, что я обманулся, что он не узнал вас, – отвечал Сабреташ.
– О нет, друг мой, он узнал меня, потому что никогда не смотрит на меня пристально… если бы было иначе, он не боялся бы, что я покраснею, встретившись с ним взглядом.
ХХХXIV. ПОЯВИЛИСЬ ТУЧИ
Прошло две недели. Гастон все еще находится в «Больших дубах», однако ищет какого-нибудь предлога, чтобы уехать в Париж. Несмотря на то, что он оказывает величайшее почтение жене своего друга и избегает оставаться с ней наедине, он чувствует, что присутствие его смущает Вишенку, нарушает ее счастье. И действительно, как она ни старалась скрыть свое замешательство, оно проглядывало в ее обращении с ним.
Поэтому Гастон уже давно бы уехал, если бы не боялся, что его скорый отъезд покажется Леону странным.
Сабреташ тоже, со своей стороны, не оставлял «Больших дубов», потому что Вишенка ему сказала:
– Прошу вас, добрый друг мой, не уезжайте от нас, пока здесь господин Гастон… я знаю, мне нечего его опасаться, но ваше присутствие необходимо… оно меня успокаивает.
Этих слов было достаточно, чтобы Сабреташ более не говорил о своем отъезде.
Что же касается госпожи де Фиервиль, которая явилась раньше всех в «Большие дубы», она, казалось, совсем тут поселилась, чтобы испытывать терпение молодых супругов. Наконец, однажды утром, Гастон получил письмо от одного из своих знакомых, предлагавшего ему купить, по случаю, отличные гаванские сигары. Этого было достаточно для Гастона: он получил письмо из столицы и поэтому пришел с ним в гостиную, где уже собралось все здешнее общество.
– Это что такое? – спросил Леон.
– Письмо, которое я получил из Парижа.
– Из Парижа?.. Знаю, что ты теперь нам объявишь. Ты хочешь ехать. Я угадываю это по твоему сердитому виду.
– Боже мой! Это не моя вина, милый друг-важное дело… требующее моего присутствия в Париже…
– Да, да, я знаю, – говорит Леон, подходя к Гастону и шепча ему на ухо, – твоя новая страсть! Находят, что ты слишком долго не едешь… Ты никогда не переменишься!.. Женщины прежде всего!.. Но не берусь тебя исправлять.
Гастон улыбается, чтобы Леон мог подумать, что причина его отъезда действительно угадана, потом говорит ему громко:
– Повторяю тебе, друг мой, что это важное дело, от которого зависит мое будущее.
– Как хочешь! Ты сам себе господин, но уезжать, пробыв только восемнадцать дней… потому что только восемнадцать дней прошло с тех пор, как ты здесь… а ты должен был пробыть до того времени, когда начинается охота… ты так мне сам писал… и я на это надеялся… Я всегда верю тому, на что мне подают надежду.
– Вы, должно быть, имеете частые разочарования, племянник, – насмешливо произнесла госпожа де Фиервиль.
Вишенка молчала, но при первых словах Гастона почувствовала, что облегчение распространилось по всему ее существу. А Сабреташ, смотря на Гастона, думал: «Славный молодой человек!.. Это он хорошо делает… мне жаль, что он уезжает… а вместе с тем я очень доволен… малютка опять будет весела… это главное. До остального мне дела нет».
– Сударыня, – сказал Гастон, обращаясь к госпоже де Фиервиль, – если Леон верит в мою к нему дружбу, в мою истинную к нему привязанность, то не сомневайтесь, что он в этом не будет разочарован. Дружбу свою можно доказать тысячью способами, так же как… свою злость и ненависть. Кому, как не вам, это известно.
– Боже мой! – восклицает Леон. – Неужели ты думаешь, любезный друг, что я могу применить к тебе рассуждение моей тетушки… которая не имеет привычки видеть у людей хорошие стороны.
– Я смотрю, как следует, племянник.
– Но все это мешает мне надеться, что Гастон возвратится к нам, когда ему удастся уделить минутку дружбе… И ты, Агата, думаешь так же, не правда ли?
– Да, друг мой, – отвечает молодая женщина, – я верю в истинную привязанность к тебе господина
