журналов, набросков и засохших кистей брошюру о выставке «Студии пяти поющих койотов», взяла ее и принесла на кухню, где села за стол и перелистывала ее, пока Джилли заканчивала приготовления к обеду.
– Ты и правда считаешь, что от этого что-нибудь изменится? – спросила Энни, перевернув последнюю страницу.
– Ну, смотря какие перемены ты имеешь в виду, – ответила Джилли. – Софи договорилась, что бы одновременно с выставкой прошла серия лекций, а еще она организовала в галерее два дискуссионных вечера, чтобы люди, которые придут посмотреть наши работы, могли поговорить с нами – о своей реакции на выставку, о чувствах, которые она вызвала! может быть, даже рассказать о том, что случилось с ними, если им захочется.
– Да, а как же дети, о которых тут речь? – спросила Энни.
Джилли повернулась от плиты к ней. Энни совсем не походила на юную будущую мать, которая светится радостью в ожидании ребенка. Скорее она походила на обиженную, растерянную девочку с непомерно большим животом, атмосфера вокруг нее, как на картинах Ральфа Стедмана, была насыщена лихорадочным беспокойством.
– Мы смотрим на это дело так, – сказала Джилли, – если хотя бы одному ребенку удастся избежать того ада, через который прошли мы, значит, выставка пройдет не зря.
– Да, но ведь туда наверняка придут только те люди, которые и так знают, что это такое. Будете убеждать тех, кто уже верит.
– Может быть. Но там будут журналисты: о выставке напишут в газетах, может, даже в новостях покажут. И если нам удастся до кого-нибудь достучаться, то только с их помощью.
– Наверное.
Энни еще раз перелистала брошюру, нашла четыре фотографии на последней странице.
– А почему здесь нет Софи? – спросила она.
– Фотоаппараты рядом с ней перестают нормально работать, – сказала Джилли. – Прямо колдовство какое-то, – улыбнулась она.
Уголок рта Энни дрогнул в ответ.
– Расскажи мне об этом, ну знаешь... – Она показала на картины Джилли из серии «Горожане». – Магию. Колдовство всякое.
Джилли поставила рагу на малый огонь, чтобы доходило, взяла блокнот с карандашными набросками для готовых картин, которые выстроились вдоль стены. Городской пейзаж на рисунках был дан только намеком – ничего, кроме резких штрихов и очертаний – зато феи были прорисованы во всех подробностях.
Пока они листали блокнот, Джилли рассказывала о том, где она делала эти наброски и что видела или, точнее, примечала краешком глаза, прежде чем нарисовать их.
– Ты правда видела этих... волшебных человечков? – спросила Энни.
Тон у нее был скептический, но Джилли сразу поняла, что она хочет верить.
– Не всех, – сказала Джилли. – Некоторых я придумала сама, а другие... вот эти, например. – Она показала сделанный в Катакомбах набросок, где возле брошенной машины бродили какие-то странные фигуры, чьи классически правильные, как на картинах прерафаэлитов, лица совсем не вязались с их лохмотьями и развалинами вокруг. – Они существуют.
– Но может, это просто люди. У них ведь нет крыльев и они не такие маленькие, как другие.
Джилли пожала плечами:
– Пусть так, но они не просто люди.
– А чтобы их увидеть, надо и самой быть волшебной?
Джилли покачала головой:
– Просто надо обращать внимание. Иначе их не замечаешь или видишь что-нибудь другое – то, что ожидаешь, а не то, что есть на самом деле. Голоса фей становятся ветром, а бодах, вот такой как этот... – она перевернула страницу и ткнула пальцем в крошечного человечка ростом не выше кошки, который метнулся с тротуара в сторону, – кажется всего лишь обрывком газеты, который подхватила струя воздуха от прошедшего мимо автобуса.
– Обращать внимание, – повторила Энни с сомнением.
Джилли кивнула:
– Так же как мы должны обращать внимание друг на друга, чтобы не упустить то важное, что происходит с нами.
Энни перевернула еще страницу, но на рисунок смотреть не стала. Вместо этого она внимательно вглядывалась в острые, как у пикси, черты лица Джилли.
– Ты правда-правда веришь в магию, да? – сказала она.
– Правда-правда, – ответила Джилли. – Но я не просто принимаю ее на веру. Для меня искусство тоже волшебство. Я показываю другим душу того, что вижу: людей, мест, таинственных существ.
– Ну а если я не умею рисовать? Где же тогда магия?
– Жизнь – это тоже магия. У Клары Хемилл есть в одной песне строчка, которая, по-моему, все объясняет: «Если нет магии, нет и смысла». Без магии – или без чуда, тайны, природной мудрости, как хочешь, так и назови, – все теряет глубину. Остается только поверхность. Ну, что видишь, то и есть на самом деле. Я честно верю, что все на свете имеет более глубокий смысл, хоть картина Моне в какой-нибудь галерее, хоть старый бродяга, спящий в подворотне.
