головой.
– Вы призовете Кэти в наш мир. И какой она будет? – спросила она. – Такой, как они? – Изабель ткнула пальцем в сторону Биттервида. – Бледной копией настоящего человека? Чудовищем?
– Нет, – ответил Рашкин. – Я воспроизведу ангела.
– Винсент, я больше не верю вашей лжи. И уже давно.
– А если я сначала верну ее? – настаивал он. – До того как ты напишешь хоть одну картину, я верну твою подругу, и ты сама сможешь убедиться, что я не лгу.
– Что... Что вы такое говорите?
– Я ее верну. Если ты убедишься, что это действительно твоя подруга, ты будешь работать для меня. Если нет, мы разойдемся в разные стороны, и я тебя никогда больше не потревожу.
У Изабель не хватило сил отказаться сразу, и она ненавидела себя за свою слабость.
«Я соглашусь на это не ради себя, – думала она. – Не совсем ради себя. Конечно, я эгоистка и хочу вернуть Кэти, но в этом случае выиграю не только я».
Снова в памяти возникли записи из дневника.
То же самое можно было сказать и о самой Кэти.
– А эти картины...
– Я тебя прошу лишь о нескольких – чтобы восстановить силы. Две или три, самое большее.
– А ваши ньюмены?
– Я дам им то, чего они добиваются, из своих собственных снов.
Может ли она на это осмелиться? Решится ли она вызвать к жизни двух или трех ньюменов и принести их в жертву ради Кэти?
Это неправильно, и Изабель сама всё понимала. Нельзя даже допускать такие мысли. Нельзя опускаться до уровня Рашкина. Кэти ужаснулась бы ее поступку.
– Ну как? – спросил Рашкин.
– Я...
– Ты можешь даже не создавать новых картин, – продолжал он свои уговоры. – У тебя ведь осталось несколько полотен, выполненных до абстрактного периода; этого будет достаточно.
– Нет, – воскликнула Изабель. – Я не смогу отказаться от них.
И без того трудно было решиться пожертвовать кем-то ради возвращения Кэти, но старыми друзьями – никогда. Невозможно погубить Джона, Пэддиджека, Козетту или любого из горсточки оставшихся после пожара ньюменов.
– Но ты будешь писать для меня?
– Я...
– Изабель, – мягко уговаривал ее Рашкин, – что ты теряешь? Если тебя не устроит качество моей работы, ты ничего не будешь мне должна. В случае успеха цена окажется не так уж высока.
– Я не знаю.
Господи, она так запуталась!
Если Рашкин не лжет относительно своей способности вернуть Кэти, может, и его утверждения о природе ньюменов тоже правдивы. Человеческой жизнью Изабель не смогла бы пожертвовать, даже ради Кэти. Но, возможно, ньюмены не совсем люди. Может, это просто образы с картин? Порождения сновидений, не обладающие собственной жизнью?
Внезапно вспомнился давний разговор с Софи в те дни, когда они делили на двоих одну студию, еще в начале восьмидесятых годов. Они говорили тогда о видениях, и Софи, всегда очень отчетливо помнившая свои сны, настаивала на необходимости оставаться верной своим принципам не только наяву. Софи утверждала, что поступки, совершенные в сновидениях, не могли повлиять на реальную жизнь, но они доказывали способность человека совершать подобные действия и во время бодрствования. Если вы убили кого-то во сне, вы всё равно виновны в убийстве, даже если, проснувшись, не обнаружили трупа и никто не погиб. В своей душе вы допустили возможность убийства.
Разве нынешняя ситуация намного отличалась от снов?
– Я еще раз хочу спросить, – продолжал Рашкин. – Что ты теряешь?
«Свою душу, – подумала Изабель. – И всё, во что я верила».
– Вы не понимаете, о чем меня просите, – сказала она.
– Изабель, я всё понимаю, – покачал головой Рашкин. – Наши взгляды на различные вещи часто были противоположными, но я всегда уважал твои убеждения. И даже если я не разделяю твоего отношения к ньюменам, это не значит, что я не понимаю, какие мучения ты испытываешь.
Изабель подняла глаза и встретилась с его взглядом – простодушным и ясным. Она почти поверила в его искреннюю заботу. Снова почти оказалась во власти его обаяния.
О Кэти, что мне делать?
На стук в дверь студии Изабель никто не отозвался.
