Но он качает головой:
— Ты ведь читала много сказок, в которых исполнение желания приводит совсем к иным последствиям. Загадывать его нужно очень аккуратно, а то хлопот не оберешься. Знаешь, как все это происходит?
— Ну конечно. Это я помню хорошо. Бывает, например, что рыбак ловит рыбку и бросает ее обратно в море. И тут выясняется, что рыбка была волшебная, а за свое спасение она готова выполнить целых три желания этого рыбака. Ты это имел в виду?
— Вот именно. Сначала он оказывает ей услугу, а желания даны для того, чтобы рыбка расплатилась с ним. Но если она сначала выполнит твое желание, а ты ей еще ничего хорошего сделать не успел, куда это все может завести?
— Ну… в этом случае я буду обязана этой рыбке. То есть теперь я у нее считаюсь в долгу, так?
Он кивает.
— Но почему это так уж плохо? — недоумеваю я.
— Лично я очень ценю свободу, — заявляет Хедли. — И я не хочу, чтобы надо мной постоянно висел подобный долг. Мне это не нужно.
— Теперь, кажется, понятно, — киваю я. — Ты считаешь, что Мина попросит тебя сделать для нее нечто такое, что тебе будет не слишком приятно?
— Совсем не обязательно. Но этого точно никто не знает, верно? Я, разумеется, ни о ком ничего плохого говорить не собираюсь, но всем известно, что быть в долгу у волшебницы — дело никудышное. И лучше до этого не доводить. Это прописная истина. Надо быть осторожнее, иначе все очень плохо кончится.
— Но Мина говорила мне, что она не волшебница, просто ее воспитывала одна фея.
— Все верно. Но она всю свою жизнь провела в обществе волшебных существ, поэтому, хочет она того или нет, но обманывать других у нее уже в крови.
— Значит, мне нужно вернуть ей назад эту монетку. Мина говорила, что монетку нужно передать только тебе. Она никому больше желаний исполнять не будет. И если ты не хочешь ее брать, она должна снова принадлежать Мине.
Но Хедли отрицательно качает головой:
— Ничего подобного. Она сработает для кого угодно.
— Тогда тот, кому она исполнит желание, тоже будет в долгу у Мины.
— Сейчас она находится у тебя. И пока долг не оплачен, его тяжесть ложится на тебя. Когда ты решишь воспользоваться монеткой и загадаешь желание, ты взвалишь себе на плечи еще больший груз. Как ты понимаешь, я не хочу обременять себя ничем подобным. Жизнь и так коротка, без чудесного исполнения желаний, которое затрудняет ее хотя бы тем, что сокращает нам жизненный путь.
— Да, — соглашаюсь я. — Мне бы тоже этого не хотелось.
Я кладу монетку назад в карман.
— Спасибо, — кивает он. — Ты готова?
Он складывает фартук и прячет его под прилавок. Я поступаю так же, потом надеваю пальто, заворачиваю остатки пирога в салфетку и прячу все это в карман.
— Готова.
— Мы будем передвигаться быстрей, если ты поедешь у меня на плечах.
Я с сомнением смотрю на Хедли.
— Не волнуйся, я тебя не уроню. Только тебе придется время от времени пригибать голову.
Мы отправляемся в путь. Я сижу на плечах у Хедли, а он идет быстрым, размашистым шагом. Сумка хлопает меня по боку. Мы машем на прощание тем продавцам, которые еще не закончили торговлю. Неожиданно Хедли открывает в стене дверцу, которую я раньше почему-то не приметила. Мы идем по ступенькам — нет, это не та лестница, по которой я пришла на рынок, но ступеньки кажутся такими же крутыми и бесконечными. Хорошо, что мне приходится только покрепче держаться за воротник его курточки и глазеть по сторонам, а не карабкаться вверх самой. Источника света по-прежнему не видно, и, когда я спрашиваю об этом у Хедли, он говорит, что это волшебный свет. Как будто это объясняет тут буквально все.
Наверное, так оно и есть.
— Малявки живут сами по себе, ни с кем не общаются, — тихонько говорит мне Хедли и останавливается. Он наклоняется, давая мне возможность слезть с его плеч, и добавляет: — Но я знаю, что в этих зданиях с обеих сторон живут разные племена малявок, а подземных путей, связывающих их, тут нет. Значит, чтобы ходить друг к другу в гости, они должны либо уметь летать, либо использовать путь, по которому шли мы с тобой.
Я сползаю с его плеч на землю и оглядываюсь по сторонам. Улочка, где мы находимся, ничем не отличается от тех, по которым нам пришлось пройти от рынка гоблинов. Наверное, Хедли знает, что делает. По крайней мере так было до этой минуты. Вот почему я ничуть не волнуюсь, а просто спрашиваю его:
— Здесь нам нужно подождать, да?
Он кивает:
— Только тихо, — предупреждает он по-прежнему едва слышным голосом.
Он садится на кучу плоских картонных коробок, перевязанных бечевкой. Я плотнее укутываюсь в свое пальто, прижимая его ворот к шее — температура снова падает, — и прислоняюсь к картону, кидая сумку на землю у своих ног. У меня в голове рождается тысяча вопросов, которые хочется задать гному, но я набираюсь терпения и жду, что будет дальше.
Я вспоминаю его слова о том, что малявки предпочитают ни с кем не общаться. Я с ним согласна. По крайней мере там, где я жила, все происходило именно так. Но, возможно, только потому, что путешествия — даже из дома в дом — дело очень серьезное и небезопасное.
Раньше мне казалось, что в городе все должно быть по-другому. Но когда я помогала Хедли торговать на рынке гоблинов, то увидела много разных маленьких существ. Некоторых впервые, и я даже не знаю, как они правильно называются, но при этом там не было ни единого малявки! С тех пор, как Мина внесла меня в город в контейнере-переноске для кошек, я вообще не виделась с малявками.
Нo тут все меняется.
Я слышу скрип дерева и поворачиваюсь к низенькому окошку здания, напротив которого мы сидим. Рама чуть-чуть отодвигается, и в образовавшуюся щель пролезает малявка. Затем скрип повторяется — это он осторожно закрывает за собой окошко. Конечно, в такое отверстие не пролез бы ни ребенок, ни даже кошка, но малявке требуется совсем мало пространства, чтобы проникнуть куда-либо. И делает он это довольно ловко. Симпатичный и ладненький, как пирожок из печки. Тут я не могу сдержать улыбки. Я всего лишь один день помогала Хедли торговать, и вот теперь сама рассуждаю как самый заправский пекарь.
— Извини, пожалуйста, — вежливо и негромко говорит Хедли.
Малявка замирает на месте, только глаза его шарят по улице и, наконец, останавливаются на гноме. Сначала ему, наверное, хочется побыстрее удрать. Точно такие же чувства испытала я сама, когда повстречалась с кошкой вчера вечером в поле. Но вот он замечает меня и уже не знает, как ему лучше поступить. В глазах его отражается сомнение.
— Привет! — восклицаю я и машу ему рукой.
— Прошу тебя, не волнуйся, — добавляет Хедли. — Мы только хотим спросить тебя, как пройти кое- куда.
Малявка ведет себя довольно разумно. Он не спрыгивает назад и не исчезает за окном, но и не торопится приближаться к нам. Он из тех малявок, которые больше напоминают людей и на птиц не похожи. Он не красавец, но по-своему хорош и после недолгого замешательства начинает вести себя достаточно свободно. Ему еще нет двадцати, одет он с иголочки — во все новенькое и чистенькое, наверняка взятое из наборов для Кена и Барби или кого-то еще из той же компании. Видно, что вся одежда у него фирменная, сшита не вручную. На ногах — кроссовки. У меня когда-то были точно такие же, но они давно сносились. А такие симпатичные брючки, как у него, мне самой сшить ни разу не удавалось.
Он указывает на меня и говорит:
— Иди сюда.
