тоже не обратили на нее внимания. В тот миг мне захотелось убежать обратно в палату и попросить успокоительных таблеток. Но я не смогла, с сильно бьющимся сердцем я просто сидела на скамейке, борясь с приступом слабости.
– Ох, Керри, – произнесла Кэти.
Ее голос был полон сочувствия и отчаяния. Прежде чем ответить, я осторожно оглянулась по сторонам.
– Что… что ты здесь делаешь? – спросила я.
Кэти печально посмотрела в мои глаза.
– Я каждый день прихожу сюда. Только ты меня не видишь, потому что тебя пичкают лекарствами.
– Они говорят, что тебя не существует.
Кэти села рядом со мной на скамью, обняла за плечи и прислонилась ко мне головой. Я не смела пошелохнуться. Я сидела совершенно неподвижно и напряженно смотрела прямо перед собой.
– А что ты думаешь обо мне?
– Я… не знаю.
Кэти взяла меня за подбородок и повернула голову, чтобы заглянуть в глаза.
– Не сдавайся, – сказала она. – Если ты и в самом деле будешь считать, что я не существую, мне кажется, я и впрямь исчезну.
Ее рука опустилась, и я снова посмотрела перед собой. Рядом с клумбой, в нескольких шагах от нас, скрестив ноги, сидела Мэган, девушка из моего отделения. Она была достаточно далеко и не могла нас слышать. Мэган поместили в клинику после попытки убить отца. Она казалась такой милой, что трудно было в это поверить. Но, вероятно, те же самые слова говорили и обо мне.
– Меня бы не поместили в клинику, если бы я была здорова, – сказала я.
– Это чепуха. Тебя держат в клинике только из-за того, что наши милые родители платят доктору, чтобы он не выпускал тебя, чтобы ты им не мешала.
Я повернула голову и посмотрела на Кэти.
– Это неправда. Я здесь потому… что воображаю некоторые вещи…
– Например, меня?
Я отвела свой взгляд. Кэти взяла меня за руку, как тогда, в больнице, и сжала мои пальцы.
– Керри, – тихо сказала она, – если что-то кажется невозможным, это еще не значит, что оно нереально.
– Я не знаю… Все так запуталось…
– Все было бы проще, если б ты могла отсюда выйти. Если бы
– Ты просто ненавидишь наших родителей, – защищалась я. – И поэтому утверждаешь, что это они держат меня здесь.
– Я подслушала их разговор. Я видела чеки, которые наш дорогой папочка подписывает каждый месяц – один для клиники, один лично для врача Элизабет Стайлз. Каждый месяц, точно в срок.
– Но зачем?
– Все дело в деньгах.
Я ничего не понимала и тряхнула головой:
– Но папа богат. Он же устраивает всякие сделки, продает дома…
Это было не совсем так. По стандартам Калифорнии отец вовсе не мог считаться богатым. Зато, с точки зрения жителей Хазарда, он просто купался в деньгах.
– Ну конечно. Но дело в том, что некоторым людям неважно, сколько у них денег, им всегда мало.
– Не понимаю, как мое пребывание в клинике поможет ему разбогатеть.
Кэти вздохнула:
– После смерти бабушки они рассчитывали получить землю и дом. Это порядочный куш. Даже если просто вырубить лес, можно неплохо заработать. Но бабуля обманула их надежды и завещала все одному из природоохранных комитетов, в котором и сама состояла, да еще с условием, чтобы участок остался в неприкосновенности. Все остальное она завещала тебе.
– А что это – «все остальное»?
– Гонорары за переиздание книг. Свои картины. Все.
– Я и не знала об этом, – совершенно искренне призналась я.
– И никогда бы не узнала, потому что все деньги ушли в трастовый фонд, организованный нашим дорогим папочкой. Он продает все подряд – картины, наброски, акварели. И поэтому считается богатым.
– Но мне все равно непонятно, почему они держат меня здесь.
Кэти печально покачала головой:
– Да потому, что все это должно перейти к тебе, как только тебе исполнится двадцать один год, вот только в фонде уже почти ничего не осталось и передавать нечего. В момент твоего совершеннолетия
