перенесли Эмму-Розу.
Madame Дарвиль, предупрежденная своим сыном Рене, не теряя ни минуты, приготовила комнату и постель. Врач по просьбе молодого человека поспешил в дом своей клиентки.
Дурное состояние дорог, занесенных снегом, вынуждало служителей идти очень медленно, так как они несли раненую. Наконец они дошли до жилища Рене и внесли носилки в переднюю. Доктор сейчас же приподнял одеяло, закрывавшее лицо Эммы, и, приложив руку к сердцу, удостоверился, что жизнь еще не погасла. Молодая девушка дышала, но биение сердца было слабо и неровно.
— Как вы находите, доктор? — спросила madame Дарвиль.
— Невозможно сказать ничего определенного. Рана на голове кажется глубокой, но пока я не могу составить себе о ней положительного мнения. Кроме того, надо узнать, нет ли еще переломов или внутренних повреждений.
— Как быть, доктор? Лестница слишком узка, носилки не пронести.
Рене Дарвиль, обладавший необыкновенной силой, вышел вперед.
— Я берусь без посторонней помощи перенести наверх Эмму, — сказал он, — только, чтобы ее не обеспокоить, сами положите ее мне на руки.
Доктор и Леон Ларойе со всевозможными предосторожностями приподняли легкое тело Эммы-Розы и положили его на протянутые руки Рене. Голова ее опиралась на плечо молодого человека.
— Она легка, как перышко, — произнес он, поднимаясь твердым шагом по лестнице в сопровождении матери и доктора.
Поднявшись, Рене положил раненую на диван и спустился к Леону. Madame Дарвиль с горничной раздели Эмму и уложили в теплую постель; доктор осмотрел рану. Больная все еще находилась в обмороке.
Рана от удара о верстовой столб была скорее длинна, чем глубока. Она начиналась на лбу и шла до темени.
Доктор обмыл рану губкой с теплой водой и вытер мягкой тряпочкой. Рана оказалась вовсе не опасной, но ужасное сотрясение могло повлиять на мозг, это предположение вполне подтверждалось обмороком. Врач сделал перевязку и, удостоверясь, что нет нигде перелома, сказал madame Дарвиль:
— Я пущу кровь молодой девушке, так как боюсь прилива крови к мозгу. Ваш сын и его друг могут прийти, они мне помогут. Необходимо больную как можно скорее привести в чувство… Если обморок продолжится, я буду в большом беспокойстве.
Madame Дарвиль, очень взволнованная, но сохраняя все присутствие духа, вышла из комнаты на площадку лестницы и позвала сына.
Леон Леройе и начальник станции быстро поднялись по ступенькам и переступили порог. Увидя прелестное личико Эммы-Розы обмытым от покрывавшей его крови, но бледное как у мертвеца, с закрытыми глазами и широкими синими кругами под ними, Леон пошатнулся.
— Есть опасность, доктор? — спросил он дрожащим голосом.
— Не могу сказать ни да, ни нет. Все зависит от действия, какое произведет кровопускание.
— Спасите ее, ради Бога, спасите! Уж если кто-нибудь должен умереть, пусть умру я. Господи, пошли мне смерть, а ей оставь жизнь!
Вошел Рене с бумагой, чернилами и перьями и положил их на стол.
Написав рецепт, доктор обратился к madame Дарвиль и сказал:
— Пошлите сейчас же в аптеку, лекарство необходимо дать немедленно.
Хозяйка дома вышла, чтобы отдать нужное приказание.
— А теперь, — продолжал доктор, — дайте как можно скорее тазик и бинты.
Доктор сделал надрез, оставшийся мертвенно-бледным — из него не брызнуло ни одной капельки крови. Все молчали, в страшной тревоге устремив глаза на обнаженную руку, белевшую как алебастр.
Доктор нахмурился и покачал головою.
— Доктор! — воскликнул Леон. — Неужели она умрет? Неужели она уже умерла?
В эту самую минуту, как бы в ответ на восклицание молодого человека, на поверхности разреза показалась сначала небольшая пурпурная капелька, а потом хлынула струя яркой крови.
— Наконец-то! — проговорил доктор, вздохнул с облегчением и прибавил, отвечая Леону: — Нет, она не умрет, это кровопускание спасет ее, без всякого сомнения.
Сердца всех, за минуту перед тем сжавшиеся от боли, теперь забились легко и спокойно. Скорбное, мрачное лицо Леона Леройе озарилось ярким лучом радости.
А струя крови с каждой секундой лилась все свободнее и свободнее.
— Я слышал, я почувствовал, что она задрожала… — воскликнул Рене.
— Поддерживайте ее хорошенько, — приказал доктор. Больная пошевелилась. Бледные щеки вдруг слегка порозовели.
Веки ее задрожали, как бы боясь разомкнуться, потом приподнялись, открыв перламутрово-белый белок и синий ободочек вокруг расширенного зрачка.
Легкий вздох вырвался из груди Эммы-Розы.
Затем веки ее сомкнулись, и слабая головка опустилась на плечо Леона Леройе.
— Доктор, она лишилась чувств, — пробормотал молодой человек, перепугавшись снова. — Она без памяти…
Доктор не ответил ни слова.
Он остановил кровь, соединив края разреза, приложил компресс, наложил бинт и сделал перевязку.
В это время в комнату вошла madame Дарвиль с лекарством, которое только что принесли из аптеки.
Налив в ложку микстуры, доктор ложкой же открыл губы бесчувственной молодой девушки, слегка закинул назад ее головку и влил лекарство между зубами.
— А теперь, — обратился он к молодым людям, — положите ее снова на подушки.
Леон и Рене осторожно опустили руки, и головка Эммы-Розы снова очутилась на подушках.
Доктор пощупал пульс и констатировал его слабое биение.
— Уйдите отсюда все. Теперь наше присутствие в этой комнате принесло бы скорее вред, чем пользу. Больной необходимы полнейшая тишина и спокойствие. Через полчаса я вернусь и не уеду отсюда до тех пор, пока не буду в состоянии сказать что-либо совершенно определенное относительно ее здоровья.
Леон Леройе бросил горестный взгляд на Эмму-Розу и последовал за madame Дарвиль, которая вышла из комнаты вслед за доктором и сыном.
— Как вы думаете, — обратился господин Ландри к доктору, — было тут несчастье или преступление?
— По ране этого никак не узнать. Она причинена не острым орудием, а ударом обо что-нибудь большое, объемистое и твердое.
— Но падение-то? Как и чей вы объясните само падение?
— Я никак не объясняю. Является оно результатом преступления или же просто несчастья, как можно браться за разрешение такой задачи? К чему делать предположения, которые впоследствии, по всей вероятности, окажутся ошибочными? Только сама девушка объяснит все, когда придет в себя и будет в состоянии говорить.
— А это скоро будет?
— Надеюсь, если все пойдет хорошо. Но только не сегодня. Я не позволю ей говорить.
— Как вы полагаете, должен я предупредить полицейского комиссара?
— Думаю, что это необходимо. Вы составите свой рапорт, я присоединю к нему свой, а вы уж передадите их кому следует. Теперь, по-моему, необходимо сделать еще одну вещь. Так как monsieur Леон Леройе знает молодую пациентку, то ему, наверное, должен быть известен и адрес ее матери. По моему мнению, мы должны, не теряя ни минуты, известить несчастную женщину о состоянии здоровья дочери, дать ей хоть какую-нибудь, более или менее утешительную весточку. Мне кажется, что это наша прямая обязанность.
— Я не знаю адреса madamе Анжель в Париже, — сказал Леон, — но уже телеграфировал в Ларош, моей тетке madame Фонтана. Она приедет сюда с первым поездом, я уверен, так как питает живейшую
