литературном и артистическом мире, равно как и среди парижского high-life.
Молодая женщина бросилась прямо к нему, по указанию одного из сторожей.
— Сударь, — начала она дрожащим и едва слышным от волнения голосом, — я ждала мою дочь… она наверное села в Лароше в тот поезд, который только что пришел… И я ее не вижу…
— Вам совершенно нечего беспокоиться, сударыня, — вежливо ответил господин Рениу. — Ваша дочь, по всей вероятности, опоздала на поезд…
— Это невозможно!
— Напротив! Мне думается, что это даже очень вероятно. Иначе каким же образом могли бы вы объяснить ее отсутствие?
— Я не могу никак объяснить — и вот почему так и боюсь.
— Успокойтесь, сударыня. То, что вас так встревожило, случается каждый день. Подумайте только, как легко опоздать среди ночи и при такой страшной вьюге. Вам следует подождать поезда, который проезжает Ларош в восемь часов двадцать четыре минуты и будет здесь ровно в полдень. Ваша дочь, наверное, приедет с ним.
Инспектор еще давал свои объяснения, как вдруг глухой шум голосов донесся до него со стороны поезда. Взглянув, он увидел, что около одного из вагонов первого класса стояла толпа железнодорожников. На лицах их был написан ужас.
— Что случилось? — крикнул он.
Один человек отделился от толпы и подбежал к инспектору.
— Пожалуйте скорее, очень серьезное дело.
Инспектор немедленно направился туда, где требовалось его присутствие, и не заметил, что женщина машинально последовала за ним.
Он подошел к толпе, состоявшей из нескольких запоздалых пассажиров и железнодорожников.
Посреди них стоял обер-кондуктор с только что приехавшего поезда. Лицо его было бледно, как у мертвеца, он дрожал всем телом, точно в сильнейшей лихорадке.
— Да говорите же, наконец, что тут такое? — воскликнул инспектор.
— Человека убили, — ответили два-три голоса из толпы.
И все руки протянулись к вагону, через открытую дверь которого виднелось в углу безжизненное тело. На ковре стояла громадная лужа крови. Шотландский плед, закрывавший труп, был также испещрен кровавыми пятнами.
Инспектор побледнел и нахмурился.
— Убийство, — проговорил он, стиснув зубы. — Где обер-кондуктор?
— Я здесь, сударь, — дрожащим голосом пробормотал обер-кондуктор.
— Когда вы заметили, что совершено убийство?
— Только теперь, сударь. Я открыл дверцу, чтобы взглянуть, вышла ли отсюда молодая девушка, которую мне поручили в Лароше. Она не могла найти места в дамском вагоне и потому села сюда. Ехала же она в Париж, где ее должна была встречать мать.
Не успел обер-кондуктор произнести эти слова, как раздался страшный крик, и незнакомка, расталкивая толпу, бросилась к рассказчику.
— Молодая девушка? В Лароше? — говорила она прерывистым, сдавленным голосом. — Девушка лет шестнадцати, не правда ли?
— Да, сударыня.
— Ее провожала на станцию некая madame Фонтана?
— Да, сударыня. Начальник станции в Лароше упоминал это имя, обращаясь к особе, провожавшей барышню.
— Так где же? Где же она? Где моя дочь? — обезумев от горя, воскликнула молодая женщина.
— Да, вероятно, она вышла, сударыня, потому что, когда я подошел к вагону, дверца была заперта; а, отворив ее, я нашел здесь только этот труп.
— О, Господи, Господи! — кричала несчастная. — Где моя дочь? Где моя дочь?
Общее изумление и ужас возросли до крайних пределов.
Только один из пассажиров, стоявший в толпе, по-видимому, был не столько взволнован, сколько приятно возбужден всей этой сценой.
— Ловко сделано! — закричал он отвратительным, хриплым голосом, отдававшим за версту предместьем и водкой. — Мы ведь сидели рядом и ничего-таки не слышали! Ловко! Коли это войдет в моду потихоньку пускать кровь мирным путешественникам, то, воля ваша, я подаю просьбу, чтобы отныне публика ездила не иначе, как на воздушных шарах! При этом, конечно, необходимо научиться управлять и ими! Таким образом уже наверное доберешься живой, куда тебе требуется!
Инспектор бросил суровый взгляд на загорелого, сутуловатого человека.
— Подобные шутки отвратительны в такой ужасный момент! — сказал он. — Прошу вас, будьте осторожнее и обращайте на ваши слова побольше внимания!
— Что? Что такое? Что такое особенное в моих словах? Разве теперь уже закон и правила запрещают людям говорить то, что они думают? Где это написано, позвольте узнать? Чего вы на меня смотрите, как на пугало какое? Ведь не я замочил вашего пассажира, так на меня и любоваться нечего! А впрочем, если вы находите, что я похож на убийцу, то это дело ваше! Я-то, благо, сам знаю, что я никогда никого и не думал убивать. Меня зовут Оскар Риго! Все меня знают! Пьяница, но малый очень даже славный! Вот что! Под судом и следствием не находился, и потому не боюсь никого и ничего! Да-с! Вот оно что-с!
— В таком случае уходите, если только ни вы, ни господа, сидевшие с вами в одном вагоне, не могут дать мне никаких сведений!
— Мы ровно ничего не знаем! — хором, в один голос, ответили пассажиры.
— То есть ни-ни-ни! — подтвердил Оскар Риго солидно.
Товарищи его направились к выходу, он — за ними и на ходу все еще продолжал твердить:
— А ведь смехота, ей-богу, смехота! Убийство, а может быть, даже и два в том самом поезде, который привез меня в Париж! А я суеверен и думаю, что это принесет мне счастье! У меня в крови суеверье! Это самое несчастье принесет мне счастье!
Оскар остановился и закурил отвратительнейшую сигарку, известную в народе под названием soutellas, soutadas, infectados, cingrentimatados и т. д.
Пока происходило все вышеописанное, молодая женщина дрожала и заливалась горькими слезами.
Так как она еле держалась на ногах и каждую минуту готова была упасть в обморок, ее поспешили усадить на стул.
— Успокойтесь, сударыня, ради самого Бога, успокойтесь, — говорил инспектор. — Все объяснится, не сомневайтесь. Теперь я должен начать следствие, и мне необходимо все мое хладнокровие. Идите немедленно к полицейскому комиссару, дежурному полицейскому врачу и пригласите их сюда, — продолжал он, обращаясь к железнодорожникам. — Торопитесь!
Двое подчиненных побежали исполнять приказание.
Взгляд несчастной матери, требовавшей во что бы то ни стало свою дочь, не мог оторваться от вагона.
Безумие светилось в ее блуждающих глазах.
— Отделите этот вагон, — приказал инспектор. — Сведите его с пути, а главное, чтобы никто не осмелился войти туда до прибытия врача и полиции. Закрыть двери!
— А вы, Малуар, — обратился он к обер-кондуктору, — идите подпишите рапорт, а затем немедленно возвращайтесь.
— Иду, сударь, — ответил обер-кондуктор, направляясь к конторе вокзала.
Приказания были немедленно исполнены, и вагон отведен на запасной путь.
Проводив его глазами, инспектор подошел к молодой женщине. Она сидела неподвижно, устремив глаза в одну точку, и машинально ежеминутно повторяла глухим монотонным голосом:
— Дочь моя… где моя дочь?… Неужели никто не может сказать, что стало с моей дочерью? Где моя дочь?… Где моя дочь?
— Увы, сударыня, к несчастью, я пока ничего не могу ответить! Тем не менее могу утвердительно
