носильщиком.
Привезенные им с собой домовые книги подтверждали его показания.
Лизерана также отпустили с миром.
Оставалось только выслушать показания господина Гарнье, торговца ножами. Последний был немедленно введен в кабинет.
— Узнаете вы этого человека? — обратился к торговцу господин де Жеврэ.
— Да, сударь. На него я указал вашим агентам, и ему именно я продал девятого декабря корсиканский нож, который был мне представлен.
— Я никогда и не отрицал этого! — беззаботно ответил Оскар Риго. — С самого первого дня я повторяю это всем, кто только желает меня слушать.
— Ведь это тот самый нож? — продолжал следователь, обращаясь к торговцу и показывая ему нож, вынутый из раны Жака Бернье.
— Я думаю, что да, — ответил Гарнье, внимательно осмотрев его.
— И вы продали его именно этому человеку?
— Да, сударь. Впрочем, для подтверждения у меня есть с собой торговая книга, куда я вписываю все свои продажи.
Гарнье держал под мышкой продолговатую книгу.
Он открыл ее на странице, в заголовке которой значилось девятое декабря, и положил на письменный стол, указывая пальцем на то место, где был записан проданный корсиканский нож.
Следователь внимательно смотрел на запись.
— Позвольте, — сказал он, — вы продали два таких ножа в один и тот же день.
Оскар радостно вскрикнул.
— Да, господин следователь, я ведь говорил и господину агенту об этой двойной продаже, — прибавил торговец, указывая на Казнева.
— Совершенно верно, — подтвердил тот, — но я не придал этому обстоятельству особенного значения.
— И совершенно напрасно! — строго возразил господин де Жеврэ. — Это был громаднейший промах с вашей стороны; о нем положительно стоит пожалеть!
Светляк повесил нос с самым сконфуженным видом, причем его широкое лицо покраснело, как спелый помидор.
Господин де Жеврэ продолжал, обращаясь к марсельскому свидетелю.
— Второй проданный вами нож походил на этот?
— Как две капли воды, сударь. Все корсиканские ножи этой фабрики одного сорта.
— Кто его купил?
— Какой-то путешественник, бывший в моем магазине в одно время с господином Риго.
— У него лицо было закутано до самых ушей, а глаза горели, как римские свечи, не так ли? — спросил с живостью Оскар.
— Точно так, он отправлялся в дальнее путешествие.
— Почему вы это знаете?
— Он сам сказал мне.
— А! Так он сам говорил! — воскликнул с жаром брат Софи. — Ну, господин судья, вот вам и убийца, отдаю свою голову на отсечение. Из-за этого проходимца я арестован, посажен в тюрьму и допрошен в качестве убийцы, что вовсе не желательно для человека, имеющего самый безобидный характер!
Это он убил Жака Бернье! Он его ограбил после совершения преступления. Он потерял чемодан своей жертвы там, где я его нашел.
И из-за двух рубашек, фланелевого жилета и четырех пар носков я рисковал преждевременно закончить свою жизнь! Между нами, согласитесь, господин следователь, что это уж слишком строго!
Оскар Риго буквально задыхался. Слезы его немного облегчили, и через несколько минут он снова продолжал голосом, дрожавшим от волнения:
— Простите, не моя вина… Радость, гнев… я не знаю, что со мной. Я — убийца! Впереди — виселица! Уж покажу же я мазурику при встрече, что такое Оскар Риго по прозванию Риголо!
— Успокойтесь! — сказал господин де Жеврэ.
— Послушаюсь вас — успокоюсь, но начинаете ли вы верить в мою невиновность?
— Да.
Услышав это слово, Оскар вскочил, как ужаленный.
— Зная теперь, что я не причинил никому зла, вы отпустите меня на волю?
— Вас отведут в Мазас.
— В Мазас! Но меня там не оставят?
— Нет. Конвойные передадут смотрителю приказ за моею подписью о вашем освобождении. Это простая формальность: через час вы будете свободны.
— Да здравствует веселье! Как моя сестра обрадуется!… Господин следователь, вы прекрасный человек! А вы, продавец ножей, отлично сделали, приехав из Марселя, и если бы у меня были средства, я оплатил бы ваш проезд сюда и обратно. Но добрые судьи вместо меня рассчитаются с вами. Что же касается корсиканских ножей — их больше не надо. Разрежу хлеб зубами или куплю ножик с деревянной ручкой за четыре су.
— Ступайте, — приказал следователь.
Оскар поклонился, крепко пожал руку ножовщику и вышел из кабинета.
— Теперь вы видите, что продажа ножа, сходного с купленным Риго, имела важное значение, — сказал следователь начальнику сыскной полиции и агентам. — Вы пошли по ложному следу, который нас привел, к сожалению, к юридической ошибке. Я больше ни на йоту не сомневаюсь в невиновности Риго. Не он сообщник Анжель Бернье, а тот человек, которому господин Гарнье продал свой второй корсиканский нож.
— Это кажется правдоподобным, — произнес начальник полиции, — не можете ли, господин Гарнье, описать нам наружность этого господина?
— Трудно, сударь, вы слышали от Оскара Риго, что этот случайный покупатель был тщательно закутан. Я с трудом разглядел его лицо, а теперь начинаю думать, что он с намерением так оделся.
— Что это за человек? — спросил господин де Жеврэ.
— Очень образованный, по крайней мере таким казался с виду.
— Иностранец?
— Может быть, но прекрасно говорит по-французски, без малейшего акцента.
— Видели вы его руки? Нельзя ли судить по ним о его обычных занятиях?
— Не могу ответить — он был в перчатках, и, если память мне не изменяет, на меху.
— Заметили ли вы по крайней мере его блестящие глаза, о которых сейчас говорил Риго?
— Я не обратил на них внимания.
— Вот загадка-то! — вскричал господин де Жеврэ. — Ее распутать может одна Анжель Бернье. Сегодня или завтра проговорится же она! — И он прибавил, обращаясь к начальнику сыскной полиции: — Надо все начинать сызнова. Дайте вашим агентам новые инструкции.
В то же самое утро Рене Дарвиль получил депешу от Леона Леройе следующего содержания: «Приеду в Париж в десять часов тридцать две минуты. Приходи встретить на вокзал Лионской железной дороги». Рене пришел в ту минуту, как поезд подошел к станции. Молодые люди, обрадованные встречей, крепко обнялись. Рене заметил, что Леон сильно изменился: очень побледнел, похудел, темные круги окаймили глаза, выражавшие глубокую печаль.
После обмена дружескими приветствиями Леон спросил:
— Виделся с madame Бернье?
— Нет, я поджидал твоего приезда, чтобы сходить к ней вместе.
Дижонский студент провел рукой по лбу, как бы отгоняя печальную мысль, назойливо его тревожившую, и затем сказал:
— Снял квартиру?
— Да.
