— Потеря памяти, полная и совершенная.
— Потерять навсегда память! Да ведь это было бы ужасно!!! — воскликнул Леон.
— В этом случае я бы не отчаивался и надеялся на излечение, — возразил доктор. — Но есть и другое…
— Вы положительно ужасаете меня! Что же другое?
— Постепенное ослабление зрения, которое может дойти до полной его потери. Mademoiselle Эмма- Роза может ослепнуть!
— Ослепнуть! — в отчаянии повторил Леон. — Слепая, в ее годы! Но ведь это же вечное терзание и мука! Нет, по-моему, лучше смерть! Доктор, дорогой доктор, ради самого Бога, спасите ее!
— Я считал своей обязанностью предупредить вас! Я возвращаюсь теперь к себе домой для того, чтобы приготовить необходимое оружие в борьбе с этим врагом. Во всяком случае, прошу вас: ни слова несчастной матери! К чему причинять ей заранее ужасное горе? Если мои зловещие предчувствия сбудутся, она и без того слишком рано узнает ужасную правду. Вернитесь к ней, господа, и смотрите за тем, чтобы она не входила в комнату дочери до моего разрешения.
Молодые люди расстались с доктором и пошли обратно к печальному жилищу госпожи Дарвиль.
Леон шел, грустно опустив голову. На сердце у него был тяжелый камень, и крупные слезы сверкнули на глазах.
Рене Дарвиль потихоньку взглянул на него с глубоким состраданием; добрый юноша всем сердцем сочувствовал печали своего друга.
Так шли они молча в продолжение нескольких секунд. Наконец Рене остановился и, положив руку на плечо друга, сказал:
— Ты страдаешь?
Леон поднял голову.
— Да, о да! Я страдаю жестоко, и если бы в душе моей глубоко не укоренились верования, присущие всякому честному человеку, то я положительно усомнился бы в справедливости Божией!
— Усомнился бы в справедливости Божией! — с ужасом воскликнул Рене. — Бог с тобой, Леон, что ты такое говоришь! Ведь это положительно святотатство!
— А тебе кажется справедливым, — возразил Леон, — что, этот ребенок, с душой, чистой, как у ангела, обречен на такие страдания? Что сделала она, чтобы заслужить те мучения, которые ей угрожают? А этот злодей остается безнаказанным! Нет, говорю тебе еще раз, что если человеческое правосудие останется безоружным и безвластным, то, право, можно будет усомниться в правосудии Божием!
— Не следует ни сомневаться, ни отчаиваться! — возразил Рене Дарвиль. — Докажи же, наконец, что ты мужчина! Знаешь, я считал тебя несравненно мужественнее и сильнее! Правосудие отыщет убийцу. Для меня в этом нет и тени сомнения. Что же касается Эммы-Розы, то к чему ты создаешь сам себе химерические тревоги? И без того беды немало, нечего еще преувеличивать ее собственным воображением. У доктора есть серьезные опасения, допустим. Но я его знаю очень хорошо и очень давно! Он похож на большую часть своих коллег, которые, из принципа, представляют состояние здоровья своих пациентов гораздо более опасным, чем оно есть на самом деле. Излечивая больных, состояние которых казалось безнадежным, они поднимают свой престиж в глазах общества, а может быть, даже и в своих собственных. Они кончают тем, что начинают верить совершенному ими чуду. Последуй совету друга: не приходи в отчаяние и надейся, потому что ведь ничто еще не потеряно. Она выздоровеет, и единственным результатом катастрофы, от которой мы все приходим теперь в отчаяние, будет то, что сердце ее матери будет всецело на твоей стороне, так же как и неоспоримые права на ее благодарность. Нет худа без добра, верь мне, товарищ!
— Да услышит тебя Бог! — проговорил Леон.
Анджело Пароли, покуривая, шел по улице Вивьен.
Войдя в одну из справочных контор, он спросил меблированную квартиру, предварительно сообщив, какую цену может за нее дать.
Ему порекомендовали небольшую квартирку на улице Курсель, в доме № 59 на первом этаже.
Итальянец сел в карету и немедленно отправился по указанному адресу.
Квартирка оказалась в высшей степени удобная и меблированная с большим вкусом.
Она состояла из передней, столовой, гостиной, спальни с уборной, кухни с комнатой для прислуги и погреба. Цена ей была две тысячи франков в год, а контракт — на два года. В квартиру эту было два входа. Один выходил во двор, другой — прямо на улицу Курсель.
Когда консьержка объяснила Пароли все эти подробности, он пожелал сам осмотреть квартиру и остался вполне доволен.
— Помещение уже свободно? — спросил он.
— Да, сударь.
— В таком случае я могу переехать?
— Как вам угодно, сударь! Вы оставляете за собой мебель?
— Да, и немедленно же уплачу за нее наличными.
На губах консьержки показалась довольная улыбка. Бывший жилец обещал ей пятьсот франков, если ей удастся немедленно продать мебель.
— Это что-то около десяти тысяч франков, кажется? — небрежно спросил Пароли.
— Да, сударь.
— Разумеется, белье тоже продается?
— Понятно, сударь!
— В таком случае позаботьтесь заготовить все бумаги, да постарайтесь, чтобы все было в порядке.
— Все будет готово сегодня же!
— Потрудитесь также протопить во всех комнатах — я люблю, чтобы везде топились камины, — и приготовьте постель. В девять я буду здесь и принесу деньги.
— Хорошо, сударь, слушаюсь! Все эти приказания будут исполнены.
— А вот вам за труды, — закончил Пароли, сунув ей в руку два луидора.
— О, вы слишком добры! — воскликнула консьержка в восхищении от щедрой подачки, быстро пряча в карман золотые монеты.
— Теперь я поеду делать кой-какие закупки, так что в течение дня вы получите несколько пакетов. Я попрошу вас принять их и положить в какую-нибудь из комнат. Я сам разберу их вечером.
— Будьте спокойны, все будет сделано! У вас, наверное, уже есть слуга?
— На этих днях будет.
— А пока нет, можете рассчитывать на меня: я с удовольствием буду заниматься вашим хозяйством.
— Рассчитываю на вас и глубоко благодарен!
— Скажите мне ваше имя — это необходимо для составления контракта.
— Как же, как же, вот.
И с этими словами итальянец вырвал листок из своей записной книжки и написал: «Анджело Пароли. Доктор медицины, окулист».
Когда он подал бумажку консьержке, то та, посмотрев на нее, воскликнула:
— Ах, так вы доктор!
— Да, но не беспокойтесь, я не буду принимать больных на дому. У меня есть своя лечебница.
— Вы совершенно свободны принимать больных и на дому. Никто не может сказать против этого ни слова.
— Много у вас жильцов?
— Только четверо, не считая вас. По одному на каждом этаже. Все люди богатые и в высшей степени приличные.
