— Если мне захочется? — воскликнула Жанна. — Но одна только мысль о том, что я смогу жить с вами, уже наполняет мое сердце радостью.
— Вам пришла в голову превосходная идея, друг мой, — в свою очередь обрадовалась Люси, — мамаша Лизон с такой любовью ко мне относится, что и я ее очень люблю. Если до сих пор я жила без матери, то теперь у меня такое ощущение, будто я ее нашла!
— А я вас, милая моя, просто обожаю — так, словно вы — моя дочь! — воскликнула Жанна, заключив Люси в объятия и горячо прижимая к груди.
Для обеих женщин, испытывавших непреодолимую тягу друг к другу, но не знавших о том, что они связаны узами родства, это был момент несказанного счастья.
— Мамаша Лизон, — через некоторое время сказал Люсьен, — помните, недели две-три назад, разговаривая о моем отце, мы с вами упомянули о той несчастной женщине, которую все, кроме меня, считают виновницей преступления?
Жанна вздрогнула.
— Да, да, помню! — живо ответила она.
— Два месяца назад она сбежала из тюрьмы.
— Сбежала! — воскликнула Люси. — Значит, теперь она на свободе?
— Да, но это, по всей вероятности, продлится недолго, ибо есть предположение, что сбежала она для того, чтобы отыскать своих детей, и полиция рассчитывает, что ее неосторожные попытки о них разузнать помогут выследить ее и снова отправить в тюрьму.
Жанна отвернулась, чтобы Люси с Люсьеном не заметили, как она побледнела. И более чем когда-либо поняла: нужно скрываться и молчать.
В то самое воскресенье Мэри встала позже обычного. Дочь миллионера была в тот день особенно мрачна и печальна. До самого обеда просидела у себя в комнате, думая о Люсьене; его очевидное безразличие к ней казалось ей необъяснимым и обидным.
Мэри по-настоящему страдала. Совсем незнакомое ей чувство — любовь — стремительно охватило ее сердце. Воспитанная в Америке, в атмосфере флирта и свободных нравов, девушка вела себя так, что Люсьен не мог не заметить ее страсти. Почему же он держится так, словно ни о чем не подозревает или даже пренебрегает ею? Над этой-то загадкой Мэри и ломала все время голову.
Люсьен понял, конечно же, какого рода чувства питает к нему девушка; но, во-первых, любить он мог только Люси, причем любил он ее больше всех на свете, а во-вторых, то огромное состояние, которым владеет Поль Арман, было, по его мнению, непреодолимой преградой между ним и Мэри. Следовательно, у него были весьма веские причины в упор не замечать тех уловок, к которым прибегала госпожа Арман, или же реагировать на них с холодной учтивостью.
Эта холодность удивляла и возмущала Мэри, причиняя ей жестокие душевные страдания, что неизбежно сказывалось на ее физическом состоянии отнюдь не благотворно. Болезнь, на какое-то время чуть притихшая, вновь вошла в свои права. Несчастная девушка подчас говорила себе, пытаясь отринуть реальное положение вещей:
«Может быть,,он любит меня, но, не имея никакого состояния и будучи лишь папиным служащим, не смеет и глаз на меня поднять; борется с собой и скрывает свою любовь, считая, что не может питать ни малейшей надежды. Должно быть, все обстоит именно так… ну конечно же! Нужно раскрыть ему правду; я умру, если не буду принадлежать ему…»
Именно об этом она и размышляла, когда явилась горничная и сообщила, что обед на столе. Мэри спустилась в маленькую гостиную, где ее ждал отец. Он быстро подошел и расцеловал ее.
— Сегодня ты, голубушка, спустилась позже обычного, — сказал он. — Ты нездорова?
— Немножко, но вовсе не из-за этого так долго сидела в своей комнате… Просто размышляла.
— Ладно; идем-ка за стол!
Они прошли в столовую и сели друг против друга.
— Ну а теперь поведай мне, о чем же ты так серьезно размышляла?
— Я думала о том, что в этой жизни мрака куда больше, чем солнца, а страданий — больше, чем радости.
Поль Арман не сумел скрыть своего изумления.
— Чего же тебе не хватает для счастья?
— Ты позволишь мне быть откровенной?
— Разумеется, я готов просить тебя об этом.
— Ну так вот; с тобой я счастлива… счастлива оттого, что ты так нежен, но молоденькой девушке требуется и нечто иное. Я ведь уже не ребенок… Мне скоро девятнадцать… Ты не думал о том, что меня нужно выдать замуж?
По телу бывшего мастера аж мороз пробежал. Он подошел к Мэри и обнял ее.
— Замуж, так рано! Разлучиться с тобой, радость моя! Значит, ты не понимаешь, что всю свою энергию, силы я черпаю исключительно из общения с тобой! Если тебя со мной рядом не будет, все просто-напросто рухнет; мне останется лишь умереть!
Жак Гаро говорил правду. С того дня, как они вернулись во Францию, его то и дело одолевали угрызения совести, и только присутствие дочери способно было их рассеять. Одна Мэри могла помочь ему справиться с воспоминаниями.
— Но я же и замужем смогу жить с тобой рядом!
— А не лучше ли все оставить как есть?
— Ты, папа, рассуждаешь, как эгоист, и это никуда не годится! Наверняка ты не раз задумывался над тем, что рано или поздно наступит день, когда мое сердце будет принадлежать уже не тебе одному.
— Задумывался, милая. Частенько задумывался, и всякий раз с болью в сердце. Я знаю, что этот день неизбежно наступит, но стараюсь всячески оттянуть время. Кроме того, есть у меня одна мечта…
— И что за мечта?
— Состояние, которое я зарабатываю для тебя, позволяет тебе претендовать на самую блестящую партию. Я хочу, чтобы твой муж занимал самое высокое положение в обществе… Чтобы он вполне мог польстить твоей гордости.
— Польстить моей гордости, зачем? — с горячностью перебила Мэри. — По-моему, счастье заключается вовсе не в удовлетворении тщеславия.
— Ну! Разве найдется человек, не способный полюбить тебя? — воскликнул Поль Арман.
Мэри почувствовала, что на глазах у нее выступают слезы. Она подумала о Люсьене Лабру. Потом, подняв голову, сказала:
— По поводу брака я придерживаюсь мнения, совершенно противоположного тому, что ты только что высказал. Не нужна мне никакая блестящая партия. И вовсе не обязательно, чтобы человек, за которого я выйду замуж, был богат. Мне нужно, чтобы он обладал лишь тремя качествами: чистосердечием, решительностью и храбростью. Человеческое сердце значит для меня куда больше, нежели титулы или горы денег.
Поль Арман слушал дочь с бесстрастным видом человека, на которого обрушили вдруг поток общеизвестных и более чем банальных истин. Но в глубине души он прекрасно понимал, что за всем этим маячит фигура вполне конкретная — Люсьен Лабру, которого она любит.
Возможно, эта любовь еще не достигла той высшей точки, когда все сметает на своем пути, но факт ее существования налицо, и это повергло его в самый настоящий ужас. Да, да — как бы ни закалена была его душа, мысль о том, что Мэри придется отдать Люсьену Лабру, страшила его. Когда он думал, что будет вынужден вложить руку дочери в руку человека, отца которого он убил, у него леденела кровь.
Девушка умолкла, и воцарилась тишина. Отец и дочь собирались с мыслями. После довольно долгой паузы Поль Арман заговорил первым.
— Мы сегодня куда-нибудь идем?
— Да, папа, если хочешь. Нам нужно нанести кое-какие визиты. Например, госпоже Вилльямсон, с дочерью которой я дружна.
— Прекрасно; пока ты будешь болтать со своей подругой, я загляну к Жоржу Дарье: мы с ним не виделись еще после моего возвращения.
