Время шло.
Оставалось только два дня до срока, назначенного мистрисс Дик-Торн для ее первого бала.
Рене не смыкал глаз. Кроме забот о бале, которые все лежали на нем, он постоянно думал о том, как заставить мистрисс Дик-Торн выдать себя, если она действительно, как утверждал Жан Жеди, сообщница убийц доктора на мосту Нельи.
Наконец ему показалось, что он нашел способ.
Утром, за два дня до бала, он отправился на обычное свидание со старым вором на углу улицы Клиши.
Бандит был уже там и курил трубку.
— Ступайте в буфет Гаврского вокзала, — сказал ему механик, проходя мимо и не останавливаясь. — Я приду туда — нам надо переговорить.
— Ладно…
Жан Жеди побежал в указанное место. Буфет был пуст. Слуги вытирали пыль со столов и стульев, подметали пол.
Рене не заставил себя ждать.
Они уселись в угол и спросили бутылку белого вина.
— Ну что, старина? — сказал Жан Жеди, наливая себе стакан.
— Бал — послезавтра.
— Я давно это уже знаю… Нет ли чего-нибудь нового? Состроил ты, наконец, свой план, этот знаменитый план, который никак не мог созреть?
— Да.
— И ты расскажешь мне, в чем дело?
— Для этого-то я и пришел.
— Болтай, я навостряю уши.
— Если мистрисс Дик-Торн действительно отравительница, — начал Рене, — у нас есть средство подействовать на нее.
— Какое?
— Испуг.
— Очень хорошо!… Но как испугать ее? Она, брат, молодец…
— Показав ей неожиданно сцену, которая не могла изгладиться из ее памяти… страшную сцену ночи 24 сентября 1837 года.
— Значит, надо будет везти ее на мост Нельи. Это далеко, да и не очень-то удобно.
Рене Мулен пожал плечами.
— Это будет представлено в ее доме, среди ее гостей на балу… — возразил он.
— Было бы чудесно, — заметил Жан Жеди. — Да, именно чудесно! Но как? Между нами будет сказано, старина, это кажется мне невозможным. Как показать ей женщину, переодетую кучером фиакра, убийцу нанимающего, убийцу нанятого, доктора и ребенка?
— Нет, это очень даже легко и возможно… Вы сейчас увидите. В час ночи актеры должны играть водевиль на маленькой сцене, устроенной в большой зале, для которой будуар будет служить кулисами. За водевилем последуют живые картины. Артисты набраны мной, их никто не увидит до выхода на сцену.
— Я начинаю понимать и нахожу, что это очень хорошо придумано. Если мистрисс невиновна, она ничего не поймет. Если же я не ошибся, она испугается, и ее искаженное лицо скажет нам то, что мы хотели знать.
— Так вы находите эту мысль хорошей?
— Превосходной, старина! Восхитительной! Теперь надо только позаботиться о подробностях.
— Этим-то мы и займемся.
— Кто актеры?
— Я — убийца нанимающий, вы — убийца нанятый.
Жан Жеди вздрогнул, но промолчал.
— Берта Монетье будет играть роль женщины, переодетой мужчиной.
— А доктор? — спросил Жан Жеди.
— Один из лакеев, который был фигурантом в театре Амбигю. Он добросовестно сыграет свою роль, ничего не подозревая.
— После спектакля надо приготовить путь к отступлению.
— Об этом не беспокойтесь… Выход через будуар будет свободен. Да и всего вернее ничего особенного не произойдет… Мистрисс Дик-Торн упадет, может быть, в обморок, вот и все, и никто, кроме нас, не будет знать, почему.
— Это верно… Теперь другое: надо достать костюмы, парики, бороды…
— Этим займетесь вы, так как вы один знаете, как все должно выглядеть.
— Хорошо… Я пойду к Вабену и отыщу какого-нибудь театрального парикмахера.
— Вы уложите все в ящик и пришлете сюда с комиссионером на имя господина Лорана.
— Ладно, но все стоит денег… и больших денег…
— Вот вам. — И Рене подал Жану пятьсот франков.
Разговор продолжался еще несколько минут, так как собеседникам надо было условиться еще о многом, потом Рене вернулся в дом в восторге от сговорчивости Жана Жеди. Эта первая удача казалась ему счастливым предзнаменованием.
В тот же день он отправился к Берте, чтобы сообщить о происшедшем и о том, чего он от нее ожидает.
Девушка почти никуда не выходила, и Рене застал ее дома. Она сидела за работой, печально думая о будущем. Ее мысли разделились между любовью к Этьену Лорио и страстным желанием восстановить доброе имя отца.
Будущее казалось ей более мрачным, чем когда-либо.
Дни шли за днями, не принося ни малейшего луча надежды. Она обвиняла Рене в медлительности и по временам упрекала себя за то, что поверила его обещаниям.
Рене с первого взгляда заметил на ее лице следы утомления и страдания и что глаза ее красны от слез.
Он прямо сказал ей об этом. Она пыталась отрицать, но скоро увидела, что ей не удастся убедить его.
— Ну да, это правда, я страдаю… — прошептала она, — отчаяние овладевает мною.
— Но к чему же отчаиваться? — спросил Рене.
— Вы меня убедили, что мы скоро найдем ускользнувшую от нас путеводную нить, а теперь я вижу, что это — иллюзия, потому что, несмотря на все ваши усилия, время уходит в бесплодных поисках.
— Поиски были необходимы…
— Без сомнения, но, видя их безуспешность, я впадаю в отчаяние.
— Вы отчаиваетесь слишком скоро… Может быть, мы уже близки к цели.
Берта вздрогнула.
— Как? — спросила она. — Каким путем вы думаете достичь цели, которая убегает от нас?
— Мы сделаем решительную попытку заставить мистрисс Дик-Торн снять с себя маску и выдать свою тайну.
— Что же вы решили? Что вы хотите сделать?
— Сейчас расскажу…
И Рене в кратких словах поведал свой план.
— Да, вы правы, — сказала Берта, когда он закончил, — это верное средство… Если руки этой женщины запятнаны кровью, она не может остаться спокойной, как бы хорошо ни владела собой. Но кто актеры мрачной комедии или, скорее, страшной драмы?
— Те люди, которым нужно, чтобы мистрисс Дик-Торн выдала себя, — я, Жан Жеди и вы,
