можем найти никаких доказательств, и необходимо чудо, чтобы мы могли найти их… теперь, через двадцать лет… мы напрасно стараемся смыть кровавое пятно с памяти умершего… Я умираю, а пятно все еще остается.
Он оживился, но страшный кашель помешал ему продолжать.
— Абель! Дитя мое! Ты страшно страдаешь, — прошептала мать.
— Нет, ты видишь: приступ уже прошел… Но слушай, так как я еще не закончил. Мне много раз приходило в голову открыть Берте ужасную тайну… Я хотел заставить ее дать обещание продолжать дело… которому мы посвятили себя… Но я решил, что молодая девушка будет бессильна там, где мы ничего не смогли сделать… Поэтому Берта не должна ничего знать.
Голос Абеля стал так слаб, что мать едва слышала его.
— Перестань, — сказала она. — Умоляю тебя! Ты убиваешь себя!
Абель хотел продолжить, но силы изменили ему.
— Мама! Благослови меня!… Я умираю!… — простонал он.
Голова его тяжело упала на подушки.
— Благословляю тебя! Благословляю тебя! — закричала мать сквозь рыдания, приподнимая больного и покрывая поцелуями его лицо, покрытое холодным потом.
Умирающий, казалось, немного оживился.
— Мама!… Когда меня не будет… ты пойдешь одна на могилу отца… и отнесешь ему от меня венок… Прощай!
Мадам Леруа ломала руки.
— Нет, мой милый, не прощайся! Не оставляй меня, дорогое дитя! Если ты умрешь, умру и я! Боже! Сжалься надо мной! Оставь мне моего ребенка!
В эту минуту в комнату вошла Берта, держа в руках склянку с лекарством. Вдова вскочила.
— Скорее! — закричала она. — Скорее!
Женщины подняли голову умирающего и дали ему выпить ложку лекарства.
Он улыбнулся и закрыл глаза.
Оставим на время скорбное жилище, в котором пролилось столько слез и должно было пролиться еще так много, и возвратимся к Филь-ан-Катру и бывшему нотариусу Раулю Бриссону.
Все арестованные были отведены на полицейский пост у заставы Клиши. Затем за ними приехал экипаж, чтобы доставить их в префектуру.
Причина ареста Филь-ан-Катра ясна.
Этот ловкий мошенник, когда не представлялось особенно выгодных дел, с большим успехом занимался воровством выставленных в магазинах вещей.
За несколько дней перед этим он украл около полудюжины часов. Описание вора так подходило к Клоду Ландри по прозвищу Филь-ан-Катр, что следователь потребовал произвести обыск на квартире мошенника на улице Шарбоньер на Малой Бойне.
Часы, спрятанные в чемодане, подтвердили подозрения.
Оставалось только арестовать его.
Его привычки были известны, и потому я тот самый вечер была назначена облава в «Серебряной бочке».
В префектуре арестованных обыскали и изъяли у них деньги и вещи, найденные в карманах. После того их ввели в общую большую залу, в которой содержатся воры, убийцы, бродяги, нищие в ожидании первого допроса, после которого их или освобождают, или отправляют в места предварительного заключения.
В ту ночь в зале, в которой поместили бывшего нотариуса и Клода Ландри, было мало народу, что позволило им найти место на одной из походных постелей, стоящих по стенам.
Ландри, нахмурив брови и стиснув зубы, не говорил ни слова. Рауль Бриссон также молчал, но так как он по природе был болтун, то это молчание не нравилось ему, и через несколько минут он счел нужным прервать его.
— О чем ты думаешь? — прошептал он, толкнув локтем товарища.
— А ты? — ответил тем же тоном Ландри.
— Я обдумываю одну пословицу.
— Какую?
— Человек предполагает, а полиция располагает.
— Я не вижу смысла в пословицах, — проворчал Ландри.
— Однако это мудрость народов.
— Может быть; но в таком случае народ слишком умен для меня.
— Вместо того чтобы разбогатеть, мы сидим под замком. Это кажется мне немного странным.
— А кто виноват? Может быть, я?
— Конечно, ты. Ты непременно хотел назначить свидание в «Серебряной бочке», хотя Жан Жеди несколько раз говорил, что это место подозрительное.
— Гром и молния! — прошептал Ландри, стиснув зубы. — Не говори мне о Жане Жеди!
— Это почему?
— Потому что он Иуда, которому я разобью голову при первой встрече. Разве ты не понимаешь, что он продал нас полиции?
— Полно! Разве это нормально?
— Он опоздал на свидание…
— Нет, нет! От этого до предательства еще далеко, и я считаю его неспособным продать своих товарищей.
— Э! Дуралей! Он был способен на все, чтобы сделать дело один!
— Не может быть! Он просто пришел слишком поздно.
— Какие глупости! Разве ты не помнишь, что комиссар сказал мне: «Я ищу именно вас». Кто же, как не Жеди, мог ему сказать, что я буду в «Серебряной бочке».
— У тебя сделали обыск, нашли часы, тебя узнали — вот и все. Это кажется мне очень просто.
— Всякий может думать по-своему. Я же уверен, что Жан Жеди нарочно навел на нас, чтобы ни с кем не делиться сокровищем с улицы Берлин. Но даю тебе слово, что это не принесет ему счастья.
— Ты хочешь устроить что-нибудь против него? — с беспокойством спросил нотариус.
— Положись на меня.
— Ты хочешь на него донести?
— Почему же нет?
— Ты с ума сошел! Заговорив про дело на улице Берлин, в котором ты сам принимал бы участие, ты рискуешь самое меньшее пятью годами тюремного заключения, а нет — так и каторжными работами.
Ландри покачал головой:
— Черт возьми! Ты, может быть, и прав.
— Конечно, я прав, — продолжал бывший нотариус. — Подумай только: если Жан Жеди ничего не украл на улице Берлин, он выйдет из дела белее снега, а тебя засадят на его место. Кажется, ясно?
— Да, конечно. Но тем не менее он должен поплатиться и поплатится.
— Каким образом?
— Ба! Стоит только подумать, и всегда что-нибудь придумаешь.
В эту минуту в залу ввели целую шайку бродяг, и все пустые места на постелях были тотчас же заняты. Ландри и Бриссон должны были закончить свой разговор.
Бывший нотариус скоро заснул, а его товарищ думал всю ночь, составляя план мщения.
Утром, когда сторожа пришли мести залу, двое приятелей возобновили прерванный разговор.
— Тебя сейчас позовут к следователю; надо уговориться заранее. Меня могут наказать только за бродяжничество и ни за что больше. Я отделаюсь одним годом. Ты не будешь говорить обо мне?
— Нет.