Анри де Латур-Водье становился все мрачнее и мрачнее. Опустив голову на грудь, он казался совершенно уничтоженным.
Вопрос Эстер оторвал его от печальных мыслей.
— Какой злодей, — спросила она, — мог иметь интерес в совершении этого преступления?
Никто не отвечал.
Анри встал.
— Это мы должны теперь узнать, — глухим голосом сказал он. — Я вернусь в дом, чтобы заняться этим делом и привести в порядок мои заметки. Увижусь со всеми завтра…
Этьен протянул ему руку. Молодой человек с жаром пожал ее и вышел.
Рене и доктор проводили его до улицы, не обменявшись ни одним словом.
Анри был скоро дома. Ему показалось, что он видит свет в комнатах герцога, но прямо прошел к себе в кабинет и заперся.
Там он с лихорадочной поспешностью стал искать на столе вещь, которой несколько часов назад не придавал никакого значения. Это был бумажник, найденный им на улице Берлин.
Между тем Этьен Лорио и Рене Мулен вернулись к Эстер и Берте.
— О! Друзья мои! — сказала последняя, идя им навстречу. — Это ужасно!
— О чем вы говорите? — спросил Рене.
— Увы! Вы это знаете так же хорошо, как и я. Мне нет надобности называть имя преступника.
— Первая идея Жана Жеди была лучшая. Сообщник мистрисс Дик-Торн, скрывающийся под именем Фредерика Берара, не кто иной, как герцог Жорж де Латур-Водье, названный отец моего дорогого Анри, — сказал Этьен. — И Анри сам понял это. Его положение ужасно. Что он сделает?… Я боюсь за его жизнь.
Эстер встала, дрожа от волнения.
— Неужели Каин возродился?… — воскликнула она. — Неужели герцог убил своего брата?
— Все обвиняет его в этом, — прошептал Рене. — Нет сомнения, что сенатор — последний из негодяев. И роковой судьбе было угодно, чтобы мы поручили его приемному сыну и законному наследнику требовать для своего отца эшафота, которого тот заслуживает.
— Да, — прошептала Берта, — ужасно! Я дрожу при мысли о том, что наш друг и покровитель будет так жестоко наказан из-за нас.
— Во взгляде Анри я прочел мрачную решимость, — сказал Этьен, — он не такой человек, который может перенести бесчестье. Он хочет лишить себя жизни…
— Боже мой!… — вскричала Берта, ломая руки. — Это ужасно!… Бог не допустит!… Мы сменили имя, пусть он сделает то же и живет. Бегите, Этьен, бегите!…
В это время у садовой калитки послышался звонок.
Все замолчали.
Звонок прозвучал настойчивее.
— Кто может прийти так поздно? — спросил Рене.
— Это может быть дядя господина доктора, — заметила Франсуаза. — Не найдя никого на улице Ребеваль, он вернулся сюда.
В третий раз послышался нетерпеливый звонок.
Рене вышел из павильона, прошел через сад и спросил:
— Кто там?
— Это я, господин Рене, я и фиакр номер 13, — ответил голос Пьера Лорио. — Откройте поскорее ворота, чтобы моя карета могла въехать.
Не требуя объяснений, Рене поспешил отворить.
Этьен подошел к нему.
— Что случилось, дядя? — спросил он.
— Случилось много нового. Жан Жеди приехал со мной.
— Жан Жеди здесь?
— Да. Вы только уехали, когда я приехал на улицу Ребеваль, и Жан Жеди, узнав, какое важное известие я хочу вам сообщить, решил не расставаться со мной.
В это время старый вор открыл дверцы фиакра и с трудом вышел.
— Это правда, — прошептал он слабым голосом. — Я хочу его видеть, прежде чем умереть. Я хочу, чтобы он также простил меня!…
— Кто?… — в один голос спросили Рене и Этьен.
— Потерпите немного, — сказал Пьер. — Проведите Жана в павильон, я дам Милорду мешок с овсом и через минуту буду у вас, тогда вы все узнаете.
Рене и Этьен помогли войти в павильон странному посетителю, к величайшему удивлению Берты.
Жан Жеди был страшно бледен и дрожал от лихорадки. Одна только сила воли поддерживала его.
Его посадили, и вскоре в павильон вошел Пьер Лорио со шляпой в одной руке и с бичом в другой.
— Теперь, дорогой дядя, объяснитесь скорее. Мы все точно на горячих угольях. Что вы хотите нам сказать?
— Погодите, я расскажу все по порядку. Впрочем, и все недлинно. Я был сегодня утром в воспитательном доме, чтобы узнать о ребенке, которого нес доктор Леруа.
Услышав эти слова, Эстер бросилась к кучеру.
— Ребенок, которого нес доктор Леруа, мой сын!… — вскричала она.
Озадаченный Пьер Лорио с удивлением глядел на нее.
Жан Жеди приподнялся в кресле, дрожа всем телом, но со сверкающими глазами.
— Ваш сын? — прошептал Пьер. — Ребенок, которого должны были убить после старика и которого пощадили?…
— Это был мой сын, — с волнением повторила Эстер, — жив ли он?…
— Да, сударыня. И, даю вам слово, что он славный малый. Впрочем, вы его все знаете — это ваш покровитель.
Этьен и Рене переглянулись.
— Его имя, дядя! Его имя! — с волнением сказал доктор.
— Анри де Латур-Водье, приемный сын герцога Жоржа де Латур-Водье.
Рене, Берта, Эстер и доктор вскрикнули в один голос.
— О!… — с ужасом воскликнула Эстер. — Он — приемный сын этого чудовища! Убийцы Сигизмунда! Убийцы доктора!…
— Я не знаю, что вы говорите, — продолжал Пьер. — Но ребенок тот самый, и вот вам доказательство.
Он вынул из кармана гербовую бумагу и прочел следующее: «Ребенок, отданный в воспитательный дом в ночь с 24 на 25 сентября 1837 года, к платью которого был пришпилен булавкой номер 13, что позволяет не сомневаться в его личности, 7 января 1840 года был усыновлен герцогом Жоржем де Латур- Водье».
— Мой сын! Мой сын жив! — прошептала Эстер, громко рыдая. — Я хочу обнять его, сказать, что он может жить, что никакой позор не коснется его!… Что роковая решимость, которую вы прочли в его взгляде, не имеет причины!… Какое ему дело до того, что злодей, укравший у него титул и имя, герцог де Латур- Водье!… Доктор! Доктор! Ведите меня к сыну!…
— Я также хочу его видеть, — сказал Жан Жеди, голос которого становился все слабее и слабее. — Я хочу, чтобы он простил меня и испросил для меня прощение своей матери!…
Умирающий упал на колени перед Эстер.
— Что вы мне сделали? — спросила она. — Я обязана вам жизнью моего сына, мне нечего вам прощать, и я молю за вас Бога.
Рене Мулен положил конец этой трогательной сцене.
— Действительно, нам нельзя терять ни минуты. Надо успокоить Анри и отвратить несчастье. Нет сомнения, что герцог Жорж де Латур-Водье хотел уничтожить ребенка своего брата, чтобы получить его состояние и титул.
— Значит, злодей с моста Нельи был не Фредерик Берар? — спросил Жан Жеди.
