Сюзетта презирала «эту негритянку», у которой на плантации не было никакой иной задачи, кроме как нравиться своему хозяину, и которая, как хорошо было известно дочери Жерара, делила с ее отцом не только постель, но и – в отсутствие юной наследницы – также и хозяйское застолье.
Когда Сюзетта была дома, Оливия появлялась за столом только по категоричному приказанию своего хозяина. В таком случае она сидела, опустив глаза, с полностью отсутствующим выражением лица возле месье Жерара и отвечала на его редкие вопросы приглушенным, мелодичным голосом, который Сюзетте был ненавистен, как и все остальное в этой квартеронке.
Оливия в свое время получила вне всяких сомнений отменное воспитание, и по желанию своего нынешнего господина она одевалась как знатная дама. Очевидно было, что раньше или позже она принесет ему ребенка. Одна только мысль, что какой-то квартероненок может оказаться ее сводным братом, раздражала Сюзетту. Разумеется, ей было известно, что рожденный в подобном мезальянсе ребенок ни при каких обстоятельствах не будет принят обществом, но само представление о возможности подобного уязвляло гипертрофированную гордость Сюзетты Дюклюзель.
Какое счастье, что в этот вечер они ужинали одни! Сюзетта поверх наполненного темным бургундским бокала адресовала отцу нежную улыбку, в ответ на которую он немедля подмигнул.
– Право же, не нравится мне наш гость, – объявил он немного попозже, когда после ужина в салоне, откинувшись в своем глубоком кресле, дымил сигарой. Это был большой, статный мужчина с серо-седыми волосами и жесткими цепкими глазами, которые все, казалось, оценивали с точки зрения выгоды или невыгоды для своего хозяина.
Сюзетта чуть поджала свои полные губы.
– Вот как? И почему же он тебе не нравится, па?
Ее тонкие прозрачные ручки играли ножкой бокала, а сердце порывисто стучало, как это всегда бывало при упоминании имени Эрнста, занимавшего ее – в этом она честно признавалась самой себе – гораздо больше, нежели многочисленные богатые женихи с соседних плантаций, наперебой ухаживающие за ней.
– Почему? Это трудно выразить словами… Начнем с того, что у него чертовски мало энергии и воли к жизни. Этот скандал на корабле! Какой здравомыслящий человек рискнет наживать себе неприятности из-за подобного пустяка?.. Нет, Сюзетта, как хочешь, но молодой человек и в самом деле страдает нехваткой здравомыслия!
Сюзетта слегка наморщила нос.
– Я так совершенно не считаю! Согласись, он действовал просто достойно, не дав оскорбить свою возлюбленную. То, что позволил в отношении его капитан, просто варварство!
Месье Дюклюзель кивнул.
– Воистину так! Я с большим удовольствием вызвал бы капитана в суд. Он начисто перешел границы своих полномочий. Как он осмелился обращаться с французским аристократом как с каким-то негодяем без роду и племени? Шрамы на спине нашего юного друга – это просто срам, это скандал!.. – громыхал Дюклюзель. Ротик Сюзетты расцвел плутовской улыбкой.
– Ты снова преувеличиваешь, па! – вкрадчиво сказала она. – В конце концов, я, например, нахожу эти светлые полосы на спине нашего гостя очень даже красивыми. Я невольно представляю, как его желанная Амелия проводит по ним ласковыми, холодными пальчиками и целует каждый шрамик по отдельности. Амелия, Офелия или любая другая женщина, в которую месье однажды влюбится, – добавила она, впадая в рассеянность.
Жерар высоко взметнул брови, пристально взглянув на свою дочь.
– Послушай, мой голубок! Можешь выбросить из головы все эти глупости. Он сын почтенного человека, и сам может быть таким же почтенным и благородным, но своего зятя я себе представляю несколько другим. Для моей единственной дочери достойной парой будет наследник богатейшей из местных плантаций, – добавил он с гордостью и раздавил свою сигару.
Сюзетта засмеялась искрящимся смехом. Она вскочила и вкрадчиво уселась на колени к отцу.
– Но папочка, – пробормотала она в самое его ухо, – зачем же всегда опасаться наихудшего? Разумеется, наш гость очарователен, но это еще вовсе не означает, что я жажду отобрать его у легендарной Амелии. Хотя, признаюсь, меня так и распирает от желания проверить на стойкость его хваленую верность. Он показывал мне медальон с ее миниатюрным портретом. И что же я увидела? Совершенно бесцветная молоденькая особа со светлыми волосиками, лицом наподобие севрского фарфора и голубыми глазами, кроткими, как у коровы…
Жерар положил тяжелую руку на гибкую талию своей дочери и сказал, постепенно приходя в хорошее расположение духа:
– Если попытаться из твоего описания вывести какие-либо заключения в отношение тебя самой, то один вывод напрашивается сразу: в душе ты глубоко враждебна этой бедняжке. Ты же на ней живого места не оставила, на несчастной девушке! И после этого ты будешь утверждать, что в упор не видишь никакого Эрнста?
– Я вовсе не говорила ничего подобного, – запротестовала Сюзетта. – Я никогда не утверждала, что мне не было бы интересно самую малость… ну, соблазнить его, что ли…
– Сюзетта! – Жерар попытался ничем не выдать своего веселья. Эта Сюзетта, честное слово, даже чересчур была похожа на него. – Если бы кто-то слышал сейчас твои рассуждения, он бы справедливо мог задать мне вопрос, что за воспитание я тебе дал? Это все оттого, что ты росла без матери, как маленькая дикарка, да и я слишком многие твои шалости спускал тебе, – вздохнул Жерар. – Но, – продолжал он твердо, – ты оставишь юношу в покое, и это так же верно, как то, что я – Жерар Дюклюзель, понятно?!
Сюзетта вырвалась из его рук и какое-то время, с волнующейся грудью и гневными искрами в больших глазах, стояла перед ним, не отводя своего взгляда.
– Я бы не стала делать по этому вопросу таких категоричных заявлений, па! – сообщила она после минутного молчания. – В конце концов, я же не мешаю тебе вовсю предаваться твоим удовольствиям…
Густой багрянец гнева выступил на лице мужчины.
– О чем тут говорить?.. Если ты имеешь в виду Оливию…
Он запнулся, потеряв уверенность под ее взглядом.
– А что, существует еще кто-то, кого я могла бы иметь в виду? – спросила Сюзетта совершенно переменившимся тоном.
На лбу Жерара надулись гневные жилы.
– Я запрещаю тебе говорить со мной в таком тоне, – разбушевался он. – С каких пор я, твой отец, должен перед тобой отчитываться о своих делах?!
– Никто тебя и не заставляет, – сказала Сюзетта. – Я просто хотела указать на сходство между твоим пристрастием к Оливии и моей увлеченностью этим миленьким, молоденьким больным французом.
Месье Дюклюзель про себя решал, бушевать ли ему и дальше или же примириться с судьбой, которая наградила его такой мятежной дочерью? Но поскольку он души не чаял в своей прекрасной Сюзетте (не в последнюю очередь из-за сходства с ее матерью, некогда горячо любимой им), то решил отказаться от громогласных словоизвержений и начал с ворчанием жевать кончик новой сигары.
Он предоставил Сюзетте самой сделать из его молчания правильные выводы, а поскольку она всю жизнь росла баловнем отца, она с привычной вкрадчивостью вновь оседлала его колени.
– А если бы я действительно полюбила француза, папочка, – мурлыча, спросила она, – ты бы и в самом деле оказался таким жестокосердным, что преградил бы мне путь к моему счастью?
Месье Дюклюзель рассеянно положил руку ей на талию.
– Ты маленькая глупышка! – сказал он с нежностью. – Разве может такой человек составить для тебя счастье? Подумай сама! А кроме того, ты ведь сама сказала, что он по уши влюблен в другую…
Впрочем, про себя он понимал, что у его дочери, привыкшей в своей жизни получать все, что пожелает, подобное обстоятельство способно лишь подхлестнуть азарт.
В этот вечер разговор больше не касался предмета, близкого сердцу Сюзетты, но способного вызвать лишь неудовольствие ее отца. Жерар решил, что сперва надо позаботиться о том, чтобы молодой человек с томными глазами смог твердо встать на ноги. Он будет, насколько это возможно, оказывать поддержку в осуществлении его планов в отношении очаровательной Амелии. Жерар тоже видел портрет Амелии и, в отличие от дочери, был очарован приятным и ясным девичьим лицом, которое глядело на него с медальона.
