умереть, зная, что и вам, и братьям вашим удалось замять скандал. Но я понимаю, что уже невозможно скрыть имена убийц, и смерть становится для меня мукой, ибо я знаю, как дороги вам ее виновники.
Любой после таких слов зарыдал бы, — любой, но только не маркиз де Ганж. И Эфразия, терзаясь невыносимой болью, попросила оставить ее
одну.
На следующий день Альфонс пришел к супруге раньше прочих посетителей.
— Сударыня, — начал он, — у меня есть обоснованные подозрения, что вы сами навлекли на себя свою участь. У вас было время поразмыслить, но вы отвергли все сделанные вам предложения. Так не отягощайте же свою совесть грехом упрямства. Я сейчас пошлю за нотариусом, и вы откажетесь от заявления, сделанного в Авиньоне. — Нет, сударь, я этого не сделаю, — твердо ответила маркиза. — Все останется так, как есть, я не буду ничего менять.
Страх навлечь на себя подозрения помешали маркизу де Ганжу возобновить свои уговоры. Опасаясь, как бы кто-нибудь не догадался о его тайных мыслях, которые он был крайне заинтересован скрыть, он покинул жену. Однако, полагая, что Эфразия не так плоха, как говорят, он думал к ней вернуться, дабы продолжить разговор. Но вернуться ему не случилось, и вскоре он,
как и его братья, был уже далеко от сих печальных мест.
Чувствуя, что дни ее сочтены, г-жа де Ганж вновь призвала к себе священника... И каково было ее изумление, когда к ней вновь явился Перре! Он принес ей святое причастие, но она в страхе отказалась его вкусить. Только после того, как викарий согласился проглотить другую половину облатки, она последовала его примеру. Убедившись, что ее не хотят отравить, г-жа де Ганж исполнила все, что требовал ритуал святого причастия. Однако она была крайне опечалена, что ей пришлось принимать святое таинство из рук поистине ужасного человека9.
Через пять дней из Тулузы прибыли советники с целью незамедлительно начать расследование. По причине избыточной чувствительности, присущей ее возвышенной душе, г-жа де Ганж захотела дать убийцам возможность уехать как можно дальше. Поэтому она попросила судей подождать с расследованием до тех пор, пока она не переедет к матери в Авиньон, где сможет полностью посвятить себя этому важному делу: здесь, в доме, ставшем для нее обителью страха, она не может сохранять необходимое для правосудия хладнокровие. Просьба ее была удовлетворена.
Через день после посещения чиновников она почувствовала ужасную слабость и поняла, что ей не суждено еще раз побывать в Авиньоне. Чувствуя приближение своего последнего часа, она захотела увидеть всех, кто был ей воистину дорог, и для этой встречи она велела надеть на себя красивое платье и расставить вокруг кровати цветы. Когда же все — мать, сын, сестры Деп-рад и еще две или три местные дамы, чье обще-
ство она ценила очень высоко, а также преданные слуги, среди которых не была забыта и добрейшая Роза, — собрались вокруг ее кровати, Эфразия произнесла проникновенную речь, исполненную убежденности в непременной победе добродетели над коварством и преступлением.
— О матушка, — начала она с состраданием, — хотя я еще очень молода, час мой пробил, и скоро душа моя, отделившись от тела, поднимется к Господу, оставив здесь, на земле, лишь бренные останки. Прежде я считала, что кончина, подстерегающая нас в конце пути, гораздо более страшна, нежели мне кажется сейчас. И мне хочется верить, что сладостной кончина становится только для тех, кто в жизни своей ничем не злоупотреблял, кто, повинуясь воле неба, достойно следовал дорогой испытаний и, преисполнившись надежды, сумел обойти все подводные камни, коими дорога эта была усеяна. В свой последний час мне хочется единым взором окинуть всю свою жизнь, от первого дня ее и до последнего. Ведь мнится мне, именно в этот миг можно с полным правом почувствовать себя счастливым, особенно если ты знаешь, что за прожитые тобой годы радости были редки, а печали часты. Убедившись, что, несмотря на пережитые тобой горести, ты ничем не запятнал свою совесть, сколь отрадно сознавать, что ты вправе рассчитывать на доброту и справедливость милосердного Бога, ожидающего нас, дабы даровать нам утешение.
Согласитесь, досадно после счастливо прожитой земной жизни проводить вечность в тоске и печали. Увы, земная жизнь не всегда обходилась со мной милосердно, но даже если судить ее будет самый суровый критик, он сможет подтвердить,
что ежели яи не сделала то добро, кое мне хотелось бы сделать, то я и не совершила того зла, кое мне приписывают мои недруги. Я чувствую себя обязанной сказать об этом тем, кто слушает меня сейчас, и не гордыня говорит во мне, но стремление к истине: ведь злодеи всегда пытаются очернить невинность, и чаще всего им это удается.
О матушка, поверили бы вы, когда бы вам сказали, что вы воспитываете свою дорогую Эф-разию единственно для того, чтобы судьба швырнула ее на растерзание преступникам? Поверили бы, что заботы, расточаемые вами дочери, дадут ростки нечестия? Так пусть дорогой сын, которого я оставляю вам (и с этими словами она поцеловала мальчика), пусть он, когда придет время, станет вам утешением, коим не смогла стать мать его! А тебе, сын мой, я скажу: страшные картины, что предстали сейчас пред взором твоим, не должны умалять любви твоей и почтения к отцу, ибо настанет день, когда ему понадобится утешение, а не упреки. Его вины в моей гибели нет: его не было среди моих палачей, руки его не обагрены моей кровью, не он оборвал нить моей жизни... Да и пристало ли мне жаловаться, что нить сия порвана? Сотканная из бед, нить сия давно уже накрепко привязала меня к несчастьям, и вряд ли мне удалось бы развязать ее узлы. Зачем плакать о том, что дни твои сочтены? Не лучше ли утешаться мыслью, что будь судьбе угодно продлить их, она сделала бы это единственно для того, чтобы подвергнуть тебя новым тяжким испытаниям, а потому лучше поблагодарить небо за то, что оно кладет конец твоим мучениям. Разве Господь, сотворивший нас, не знает, когда нам следует покинуть этот
мир? И ежели все дела Его справедливы, как смеем мы жаловаться на Его решения?
Будем же молиться и перестанем плакать. О Господь милосердный! Ты знаешь: совесть моя всегда была в руке Твоей, Ты всегда даровал мне утешение, и, даже когда слезы мои лились не переставая, я твердо знала, что Ты непременно осушишь их, устранишь их причину, и я поверяла Тебе все свои горести и невзгоды. Наконец-то я возвращаюсь в лоно Твое, вверяю Тебе свою душу; прими же меня, а когда настанет час, помести меня между нежно любимой мною матушкой и моим невинным чадом. В тоске и тревоге покидаю я сына: лишенному в столь юном возрасте направляющей руки матери, ему придется одному следовать по тернистым тропам жизни. Так охрани же его, Великий Боже, от несчастий, во множестве выпавших на мою долю, и дозволь мне пребывать в уверенности, что все беды, уготованные семье моей, все до единой, обрушились на меня, и когда настанет час моего сына, Ты, о Великий Боже, примешь его, счастливого, в Свое лоно! Все, кто слушает меня сейчас, помолитесь за несчастную Эфразию! И пусть невинные и чистые руки хрупкого младенца молитвенно вздымаются вместе с вашими, дабы в храме Предвечного та, кому вы сейчас внимаете в последний раз, нашла утешение от горестей, обрушившихся на нее.
Тут маркиза де Ганж слабеющей рукой берет распятие и, глядя на него просветленным взором, прижимает его к сердцу.
— Увы! — продолжает она. — Разве добрый Господь, принесший себя в жертву ради нас, не страдал больше, чем я? Несчастье — это титул, дающий право на благоволение Его; через не-
счастья Христос стал достойным своего преслав-ного Отца, через несчастья я стану достойной Его неиссякаемых щедрот. О, какое умиротворение вносит в душу святая религия! Именно в сей последний миг ты особенно чувствуешь ее сладость, именно в эту минуту факел ее освещает всем почитателям своим путь в счастливую гавань, где их ожидает Творец всего сущего. Господь Всемогущий, пусть те, кто окружает меня, также удостоятся щедрот Твоих! Они окружили меня неустанными и трогательными заботами, облегчили мои страдания, а значит, были проводниками доброты Твоей, и Ты должен излить на них милосердие Свое.
Матушка, окажи мне милость и подойди ко мне, я хочу окончить дни свои на груди у того, кто произвел меня на свет, от него я хочу получить вторую жизнь, кою надеюсь провести подле моего Господа. А ты, сын мой, прими слова прощания от матери, по злой неволе лишившей тебя нежной заботы и материнского воспитания; я оставляю тебя в надежде, что ты избежишь несчастий, погубивших меня. Никогда не стремись отомстить за меня... О! на что мне жаловаться, если меня лишают жизни, полной мучений, дабы взамен дать жизнь лучшую? Матушка, сын мой, заберите из этого замка мой портрет, и когда
