благотворительные дела – вот чем мы с ней сочли необходимым заполнить наши дни.
– Религия отпугивает людей лишь в том случае, милая моя Флорвиль, – говорила госпожа де Леренс, – когда неумелые наставники заставляют их чувствовать лишь ее цепи, не сумев при этом разъяснить бесчисленных ее преимуществ. Вряд ли отыщется смертный, дошедший до такого абсурда, чтобы, окинув взором нашу вселенную, не признать, что несметные чудеса ее сотворены всемогущим Господом. Неужели после этого сердце его, ощутившее сию основополагающую истину, нуждается в дополнительных подтверждениях?.. Сколь же груб и неотесан тот невежда, что откажется воздать почести всеблагому создателю своему! Правда, кого-то может смутить многообразие культов, в разноликости их он попытается усмотреть их фальшь. Нелепый софизм! Единодушное признание всеми народами Бога и их служение Ему, сие молчаливое принятие, запечатленное в стольких сердцах человеческих – разве не является оно еще в большей степени, нежели совершенство природы, неопровержимым доказательством существования Вседержителя? Человек не может жить в неприятии Бога, ибо заглянув в душу свою – непременно обнаружит в ней свидетельства Его существования, а открыв глаза свои повсюду заметит следы Его присутствия. Неужели после этого осмелится он сомневаться?
Нет, Флорвиль, уверяю тебя – среди атеистов ты не отыщешь людей с чистой совестью. Гордыня, упрямство, безудержные страсти – вот орудия, что разрушают веру в Господа, беспрестанно возрождающуюся в сердце и рассудке человеческом. Каждое движение души, каждый светлый луч разума представляют мне бесспорные доказательства присутствия Всевышнего. Так неужели я не воздам Ему почести, неужели укрою от Него ту жалкую дань, которую Он великодушно позволяет мне преподнести Ему, неужели не склонюсь перед Его величием, не испрошу милости, не стерплю любые жизненные невзгоды во имя ничтожной своей доли участия в торжестве Его славы! Выходит, вместо того, чтобы добиваться радостей жизни вечной в лоне Господа, я стану рисковать вечностью ради ожидающей меня пучины страшных мук, и все по причине отказа поверить неоспоримым доказательствам, коими Всевышний соизволил убедить меня в истинности своего существования! Дитя мое, разве выбор не очевиден и требует раздумья?
О вы, упорно не замечающие огненные стрелы Господа, направленные вам в самое сердце, хоть на миг призовите свой разум и просто из жалости к себе самим прислушайтесь к неопровержимому доводу Паскаля: «Если Бога нет, то что мешает вам в него поверить, какое зло причинит вам Его приятие? Если же Бог существует, то отказываясь от веры в него, скольких опасностей вы не сумеете избежать!» Вы, неверы, говорите, что не считается нужным оказывать знаки почитания Всевышнему, поскольку вас шокирует множественность религий. Что ж, пусть так! Тогда приглядитесь к каждой, а затем отвечайте, но только честно, в которой из них вы обнаруживаете наивысшую силу и величие, отрицайте же, если можете, вы, христиане, что вера, в коей вам посчастливилось родиться, представляется вам не самой предпочтительной, что существуют более величественные таинства, более чистые догматы, более утешительная мораль. Отыщется ли в какой-либо иной религии столь несказанная жертва Господа во имя своего собственного творения? Найдете ли вы более прекрасные пророчества, более светлое будущее, более вездесущего и возвышенного Бога? Нет, земной философ, такая задача тебе не под силу! Ты раб своих удовольствий, вера твоя меняется в соответствии с физическим состоянием твоих нервов. Нечестивец, горящий в огне страстей и становящийся легковерным в состоянии покоя – ты не можешь опровергнуть величие Господа нашего. Ты невольно ощущаешь присутствие Предвечного, пусть даже разум твой тому противится. Господь всегда с тобой, даже в прегрешениях твоих. Разорви же цепи, приковывающие тебя к преступлению, и святой и всеблагий Бог никогда не покинет храм, воздвигнутый им в сердце твоем. В глубине сердца, а не рассудка, дорогая моя Флорвиль, кроется потребность в Божестве, направляющем и испытывающем нас. Именно сердце подскажет выбор того или иного культа и убедит тебя, дорогая подруга, что благороднейшая и чистейшая из религий – та, в лоне которой мы рождены. Исполним же с радостью все, чего потребует от нас сие кроткое и утешительное служение. Пусть оно наполнит самые прекрасные минуты нашего существования, дабы в последний миг нашей жизни мы с любовью и надеждой сподобились быть в Боге, подарив Ему свою просветленную душу, сотворенную исключительно ради постижения Его таинств, веры и поклонения.
Так говорила со мной госпожа де Леренс. Советы ее укрепляли мой ум, душа же, словно на крыльях, устремлялась ввысь. Однако я уже говорила, что не стану останавливаться на мелких подробностях событий, происшедших за время моего пребывания в этом доме, дабы не упустить самого главного. Ведь перед вами, великодушный и отзывчивый друг, мне надлежит раскрыть лишь прегрешения свои. Когда же небесам угодно было позволить мне жить в мире и покое, не сворачивая со стези добродетели, мне остается только молча благодарить их.
Я по-прежнему состояла в переписке с госпожой де Веркен; не реже двух раз в месяц я получала от нее известия. Вероятно, нужно было прекратить эти отношения – мой новый образ жизни и мыслей естественно подталкивал к подобному разрыву, однако я ощущала себя в долгу перед господином де Сен- Пра, к тому же, признаюсь, какое-то скрытое чувство неудержимо влекло меня к местам, где я некогда привязана была к стольким дорогим предметам, возможно, эта была надежда что-либо узнать о сыне, словом, я продолжала поддерживать отношения с госпожой де Веркен, а та, в свою очередь, аккуратно давала о себе знать. Я старалась переубедить ее, превознося преимущества теперешней моей жизни, она же находила их ложными и надуманными, высмеивала и опровергала мой выбор, твердо придерживалась собственных взглядов, уверяя, что ничто в мире не в силах поколебать ее убеждений, она описывала, как забавлялась, обращая в свою веру молоденьких неопытных девушек, как ей удавалось добиться от них куда большей, чем от меня, сговорчивости: эта испорченная женщина признавалась, что эти маленькие победы доставляют ей удовольствие, а радость от приобщения юных сердец ко злу утешает ее от мыслей о невозможности осуществить самой все то, что рисует ей воображение. Я часто просила госпожу де Леренс употребить ее высокий слог, дабы переубедить мою противницу, и она с готовностью соглашалась – госпожа де Веркен отвечала нам обеим, ее софизмы были порой весьма сильны и вынуждали нас прибегать к помощи веских доводов, призванных одержать верх над всякой чувствительной душой, ибо именно в чувствительности, как справедливо считала госпожа де Леренс, заложена сила, призванная сокрушить порок и неверие. Время от времени я справлялась у госпожи де Веркен о человеке, которого еще продолжала любить, однако она то ли не могла, то ли не желала мне об этом писать.
А теперь, сударь, пора переходить к рассказу о второй в моей жизни катастрофе, к той кровавой истории, что, всплывая в моей памяти, всякий раз рвет на части мое сердце. Узнав о страшном преступлении, свершившемся по моей вине, вы, несомненно, откажетесь от своих более чем лестных планов на мой счет.
Дом госпожи де Леренс, несмотря на царящую в нем строгость нравов, которую я постаралась вам описать, все же был открыт для нескольких близких друзей. Туда была вхожа и госпожа де Дюльфор – пожилая дама, некогда служившая у принцессы де Пьемонт. Она часто навещала нас, и вот как-то раз попросила у госпожи де Леренс разрешения представить некоего юношу. Тот был ей настоятельно рекомендован, и ей было приятно ввести его в дом, являющий собой образец добродетели, где юноша мог почерпнуть много полезного для своего духовного развития. Моя благодетельница принесла свои извинения, заявив, что никогда не принимала у себя молодых людей. Однако после настойчивых уговоров подруги все же согласилась встретиться с шевалье де Сент-Анжем. И вот он появился.
Смутное предчувствие, не знаю, сударь, как вам угодно будет обозначить то, что охватило меня при виде того юноши... необыкновенный трепет, в природе которого я не могла разобраться... Я была близка к обмороку... Не стараясь вникать в причину столь странного ощущения, я приписала его некоему скрытому недомоганию, и Сент-Анж перестал тревожить меня. Но я не забуду волнения, обжегшего меня при первой встрече с ним. Позже я узнала со слов молодого человека, что и он испытал нечто подобное...
Сент-Анж был преисполнен глубокого почтения к дому, чьи двери перед ним открылись, и не решался выпускать на волю сжигающее его душу пламя. Прошло три месяца прежде чем он отважился заговорить со мной об этом. Но язык его глаз был настолько выразителен, что не оставлял никаких сомнений. Укрепившись в своих незыблемых принципах, я твердо решила не совершать впредь ошибок, подобных той, что доставила мне столько невзгод. Двадцать раз я собиралась предупредить госпожу де Леренс об угаданных мною чувствах этого юноши, но тотчас, в страхе навредить ему, сдерживала себя и хранила молчание. Роковое решение, ибо именно из-за него случилось непоправимое несчастье, о котором я вам сейчас расскажу.
