принялись арестовывать всех, кто приходил к художнику. 14 октября был арестован Одзаки. У арестованных не было никакой возможности предупредить остальных членов группы об опасности, поскольку все встречи были заранее назначены.
15 октября, после обеда, Макс Клаузен появился в доме Зорге, чтобы обсудить с шефом набросок послания в Центр с просьбой о возвращении. Он нашел Зорге очень взволнованным. «Джо (Мияги) не пришел на встречу, назначенную на 13-е, – сказал Зорге. – И Отто (Одзаки) не встретился со мной в ресторане «Азия». Полиция могла арестовать их. «В тревожном состоянии они ожидали прихода Одзаки, но он так и не появился. Через два дня Клаузен вновь пришел в дом Зорге. Там уже был Вукелич, глубоко озабоченный исчезновением двоих своих людей. А возвращаясь домой, Клаузен наткнулся на офицера специального отдела Токкоки. Была ли эта встреча случайной? Этого Клаузен не знал, но его уверенность была поколеблена. Первым его побуждением было сжечь все документы, которые у него были, и закопать передатчик, но поразмыслив, он решил пока ничего не предпринимать.
На следующее утро, когда Клаузен еще спал, к нему в комнату вошел тот полицейский, с которым он столкнулся накануне, и арестовал его. Пока Клаузен одевался, полиция окружила дома Зорге и Бранко Вукелича. До конца дня все члены организации Зорге оказались в тюрьме. (В течение шести месяцев 35 подозреваемых были арестованы, из них 16 подверглись пыткам, остальные отпущены как простодушные простофили или случайные сотрудники. Принц Сайондзи был арестован одним из последних. Приговор – три года тюремного заключения – был, несомненно, вынесен с учетом высокого положения его семьи.) Посла Отта и полковника Мейзингера, шефа гестапо, не уведомили об аресте Зорге. Через несколько дней Мейзингер стал тревожиться по поводу необъяснимого исчезновения Зорге. Наконец, он связался с Токкока и с удивлением узнал, что Зорге арестован как советский шпион. Мейзингер набросился на полицию с бранью за ее тупость и неспособность вести дела.
«Зорге – единственный человек в немецком посольстве, которому я действительно доверяю!» – кричал в трубку шеф гестапо. Очень вежливо японцы вкратце поведали ему о доказательствах, которыми они располагают, после чего Отт и Мейзингер доложили об аресте в Берлин, всячески преуменьшив степень вины Зорге. Однако в штаб-квартире гестапо в Берлине подняли архивы и обнаружили полное досье на Зорге. Отта срочно заменили д-ром Хайнрихом Стаммером, который, однако, благополучно просидел до конца войны в Пекине.
После краха Германии Мейзингер был пойман в Польше, где предстал перед судом за зверства, совершенные им в Варшаве. Одзаки казнили, тогда как истинная судьба Зорге остается под большим вопросом. Мияги и Вукелич умерли в тюрьме. Макс и Анна Клаузен, как и Каваи, были приговорены к тюремному заключению и находились в тюрьме, пока война не закончилась. Их освободили войска генерала Макартура и, согласно букве Потсдамского соглашения, они вместе с другими политическими заключенными исчезли в Китае, получив деньги в советском посольстве.
Когда генерал Уиллоби, шеф разведки генерала Макартура, в августе 1951 года предстал перед подкомиссией по международной безопасности, возглавляемой сенатором Маккарти, он обнародовал данные о деятельности Зорге, направленной на то, чтобы втравить Японию в тихоокеанскую войну. Ему, однако, не позволили развить свою мысль и дополнить сведения о роли некоторых американцев в этих попытках. Незадолго до выступления Уиллоби посетил некий генерал-майор, который дал ему особые инструкции относительно того, что можно и чего нельзя говорить, и страна услышала лишь ту правду, которая прошла цензуру президента Трумэна и Пентагона. Однако существуют свидетельства, что давление со стороны Зорге на Токио продолжалось до того самого момента, пока японские бомбы не упали на Пёрл-Харбор, хотя шло ли оно со стороны американцев или со стороны прокоммунистически настроенных японцев – мы по- прежнему не знаем. Но есть один любопытный аспект у этой загадки – это то, что принц Сайондзи, бывший вместе с Одзаки членом «группы завтраков» и секретарем японского совета в Институте тихоокеанских отношений, поражал своих друзей в правительстве демонстративным отказом от былого «либерализма», оказывая всяческое содействие партии войны.
Лишь сегодня мы узнаем, как продолжалось это скоординированное давление из Вашингтона и Чунциня. Но мы, возможно, никогда так и не узнаем, было ли оно вызвано заблуждающимся идеализмом, невежеством или же подлостью, застигнутой на месте преступления. Пусть читатель сам оценит факты, приведенные в этой книге. Дело же писателя – предоставить их ему.
20 ноября 1941 года японская антивоенная фракция предприняла свою последнюю попытку сохранить мир, предложив Соединенным Штатам modus vivendi. Предложение получило горячую поддержку Объединенного комитета начальников штабов, которые чувствовали, что Соединенные Штаты пока не готовы защитить себя от нападения на Тихом океане. Генерал Макартур не был готов организовать оборону Филиппин, а ВМФ был вынужден держать большую часть своих сил в Атлантическом океане.
В сущности, modus vivendi не был сюрпризом для президента Рузвельта и его кабинета – из перехваченных японских шифровок давно стал известным его текст. Госсекретарь Халл и президент долго обсуждали японское предложение. Специалисты Госдепартамента по Дальнему Востоку подготовили памятную записку для Халла, из которой следовало, что «переходное» соглашение с Японией было бы выгоднее немедленного и всеобщего соглашения, за которое настоятельно ратовали некоторые члены официальной президентской семьи. Более того, сам президент Рузвельт страстно желал согласиться на еще не предложенный modus vivendi. Он также подготовил набросок меморандума, который расширял временной срок японских мирных предложений до шести месяцев и фактически признавал японские интересы в Манчжоу-Го, требуя, правда, от японского правительства не увеличивать численность японских вооруженных сил на маньчжурской границе. До этого момента, в продолжение долгих и мучительных переговоров тех довоенных дней, японские завоевания в Маньчжурии не были ни предметом спора, ни камнем преткновения, что бы там официальные пропагандисты сегодня ни говорили и ни писали.
На заседании кабинета было решено принять modus vivendi. Но прежде, чем сделать это официально, следовало, как все понимали, информировать Чан Кайши об условиях мирного соглашения и тех замечательных выгодах, которые разбитый и ослабленный Китай может из него извлечь. Деликатная миссия разъяснения modus vivendi была поручена Оуэну Латтимору как личному представителю президента в Чунцине.
Казалось, не было причин, по которым Чан мог бы не согласиться на заключение временного перемирия, которое пусть на время, но освободило бы Китай от тяжкого бремени войны и, возможно, привело бы в конечном итоге к умеренно-справедливому миру. Мир никогда не узнает доподлинно, как происходило разъяснение сути соглашения генералиссимусу. Однако то, что Чан так и не понял положений modus vivendi, – факт общеизвестный. Халл жаловался Гиттерли, что Чан «не представляет себе реально, каковы факты».
Более того, 25 ноября Лачлин Курье получил в Белом доме радиограмму от Латтимора: «…Я полагаю, вам следует непременно сообщить (президенту) о сильной реакции генералиссимуса… Любые modus vivendi, принятые в обход Китая и без учета его интересов, оказали бы разрушительное воздействие на веру китайцев в Америку… Сомнительно, в состоянии ли прошлая помощь или увеличение нынешней помощи компенсировать это чувство покинутости… в такой час… Должен предупредить вас, что остается под вопросом способность генералиссимуса удержать ситуацию, если доверие китайского народа к Америке будет подорвано сообщением о том, что японцам удалось избежать военного поражения с помощью дипломатической победы». Телеграмма подписана – «Латтимор».
