А в это время в Вашингтоне помощник министра финансов Гарри Декстер Уайт был занят «разжиганием огня» под госсекретарем Халлом, с тем, чтобы заставить его отказаться от modus vivendi. Член двух советских шпионских организаций, Уайт несколько лет назад продемонстрировал свою любовь к Китаю, передав России доклад о состоянии китайских финансов, достаточно подробный, чтобы позволить враждебной державе разрушить китайскую национальную экономику. Подрезав на корню мирное соглашение, Уайт вызвал Эдварда Картера и других лидеров Института тихоокеанских отношений в Вашингтон и призвал их оказать воздействие на друзей в правительстве с целью убедить их в том, что подобное решение китайского инцидента было бы не чем иным, как предательством. Письмо Картера, написанное 29 ноября 1941 года, само по себе поразительно разоблачительное.
«Могу предположить, что прошедшая неделя была у Курье ужасно беспокойной, – пишет Картер другу. – В течение нескольких дней казалось, что Халлу угрожает опасность отправить и Китай, и Америку, и Англию «вниз по реке»[22]. Курье ничего не говорил мне об этом, но я узнал из других высоких источников»[23].
В показаниях под присягой, данных перед сенатской подкомиссией по международной безопасности, Картер признал, что он ездил в Вашингтон по настоянию Уайта, чтобы «посмотреть, есть ли какие-нибудь частные граждане или правительственные служащие, которые могли бы гарантировать, что дело с modus vivendi не будет доведено до конца». «Ходили слухи, – добавил он, – что во время игры в гольф, я полагаю, с адмиралом Номурой, японцы убеждали мистера Халла в своем праве на захват Китая, мотивируя это тем, что Япония, как более цивилизованная страна, выполняет в Китае ту же миссию, что Англия в Индии». Однако Картер продолжал настаивать, что он никогда не оказывал какого-либо давления на Халла, поскольку modus vivendi и так был уже отвергнут. Это несколько не совпадало с рассказом Лачлина Курье об «ужасно тревожном времени», но подкомиссия не настаивала.
Если даже Картер и не беседовал с Халлом лично, в Институте тихоокеанских отношений, однако было достаточно друзей и помощников в его деятельности. Был, например, Гарри Уайт, постоянно работавший через министра финансов Генри Моргентау. Был Лачлин Курье, вооруженный телеграммой Латтимора. Госсекретарь Халл неожиданно изменил свое мнение. 26 ноября, не поставив в известность министра обороны Стимсона, но с одобрения президента, он выдал японцам свое знаменитое «вон из Китая, а иначе… «Нельзя сказать, что этот ультиматум был столь же грубым и бесцеремонным, как некоторые другие, но в качестве основы для переговоров – это была дверь, захлопнутая перед носом у японцев. «У нас не было серьезных оснований полагать, что Япония примет наше предложение», – писал Халл четыре года спустя. 27 ноября 1941 года – на следующий день после ультиматума – агентство Юнайтед Пресс сообщило, что «Соединенные Штаты передали Японии резкое политическое заявление, которое, как сообщили в информированных кругах, фактически покончило со всеми шансами на соглашение». Это была честно сформулированная суть дела.
Поскольку в ультиматуме Халла выдвигалось требование, чтобы Япония фактически ушла со всего азиатского материка – за исключением Кореи – и вернулась к status quo, существовавшему для японской империи двумя десятилетиями ранее, нота Халла, оформленная в программу из 10 пунктов, была унизительной до степени, беспрецедентной в дипломатических отношениях двух стран. Комитет по делам армии – один из нескольких официальных органов, определявший степень вины каждого за разгром в Пёрл-Харборе, в осторожной манере привлек внимание к критической важности этого поступка госсекретаря Халла:
«Ответственность, которую взял на себя госсекретарь, была обусловлена тупиком, в который зашли переговоры между Соединенными Штатами и Японией… Несомненно, что 26-го утром мистер Халл принял решение согласиться с предложениями, показанными за день до этого министру обороны (Стимсону), в которых содержался план трехмесячного перемирия… На деле решение «опрокинуть все пинком ноги» сопровождалось выставлением японцам контрпредложений из десяти пунктов, который они восприняли как ультиматум… Ударные японские соединения покинули бухту Танкан в ночь c 27 на 28 ноября…»
То, что Соединенные Штаты рассматривали заявление Халла как ультиматум. становится ясным и из военного предупреждения, посланного 27 ноября всем американским сторожевым аванпостам. Это было подчеркнуто еще раз и заявлением президента Рузвельта во время обсуждения ноты Халла, что «мы предполагаем атаковать, вероятно, в следующий понедельник». Рузвельт оказался неправ, но лишь в отношении даты.
Японское правительство условилось 19 ноября 1941 года передать сообщение «ветер с дождем с востока» в середине сводок регулярных новостей, передававшихся в коротковолновом радиодиапазоне, в качестве предупреждения японскому дипломатическому персоналу о том, что решение о начале войны принято. Американская разведка, дешифровавшая японский код, знала, что три слова в этом коротком сообщении означали три предложения: «Война с Англией. Война с Америкой. Мир с Россией». Комитет по делам армии, проводивший расследование обстоятельств нападения на Пёрл-Харбор, сообщил, что «подобная информация («ветровое» сообщение) была перехвачена станцией слежения. Эта информация была получена 3 декабря, переведена и предоставлена в распоряжение высоких властей». Однако само «ветровое» послание исчезло из архивов ВМФ. Все остальные копии, по словам Комитета по делам армии, также исчезли вскоре после нападения на Пёрл-Харбор. Офицеры ВМФ признавали существование радиоперехвата до 1944 года, а потом вдруг стали страдать прогрессирующей потерей памяти. «Высокое руководство» в армии, ВМФ и Белом доме опровергло, что оно когда-либо видело это сообщение. Может, оно пропало в дороге? Или заблудилось? Или было изъято кем-то более или менее высокопоставленным?
«Ветер с дождем с востока» обрушились на Пёрл-Харбор в тихое воскресенье. И если одним пришлось умереть, то другие оказались победителями.
ГЛАВА 13
ЗВЕНЬЯ АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИКИ
Ни один шпионский аппарат не являет собою остров, существующий обособленно, сам по себе. Каждый в нем выполняет свою функцию, но при этом зависит от других. Если сравнить с испорченной железной дорогой, двигающейся по порочному кругу – наоборот, от свободы к рабству, каждый аппарат – это станция. А главный переключатель находится в 4-м Управлении «поездами». Поэтому вольно или невольно, но агенты аппарата постоянно переезжают с места на место, пока их не ликвидируют, не арестуют, или пока им наконец не удастся вырваться на свободу в этом мире, который использует их, а потом отвергает[24].
Это постоянное перемещение советских агентов от аппарата к аппарату не только удерживало многих из них от соблазна помчаться к шерифу, но и возбуждало в них ложное чувство, что они – солдаты идеологического фронта, сражающегося в битве за свободу повсюду, где бы ни поднимала голову тирания. Странствующие аппаратчики коммунизма многочисленны. (Большинство из них пишет книги, и полки забиты их «объективными» писаниями.) Хотя руки и души аппарата связаны многими обязательствами, некоторые аппаратчики не являются идейными коммунистами. Так, Геда Мэссинг, бывшая в течение многих лет советским курьером, не смогла бы объяснить теорию прибавочной стоимости даже под угрозой расстрела. Гарри Уайт, который регулярно передавал американские государственные секреты двум шпионским группам в Вашингтоне, был кейнсианцем. Ноэль Филд, буквально посвятивший свою жизнь Советскому Союзу, проявлял свои коммунистические симпатии, стоя в полночь у погруженного в тишину мемориала Линкольна и
