— В Южной Дакоте. Видели гору Рашмор, где снимался финал «К северу через северо-запад».
Сантомассимо недоверчиво покачал головой:
— Только не говори мне, что они брали кредит для оплаты такой увлекательной поездки.
Кей покраснела:
— Мы ездим не отдыхать, а работать. Это совершенно разные вещи: видеть объект в реальности и на кинопленке — пересозданным стараниями оператора, монтажера и режиссера. Видеть, как он обретает новое измерение, обусловленное неповторимым режиссерским видением. Только самым одаренным студентам удается уловить эту разницу.
Сантомассимо взял ее руки в свои и поцеловал их.
— Прости, я не хотел смеяться над вашей учебной поездкой. Где еще вы были?
— В позапрошлом году ездили в Квебек.131 Чудесный город. Там снимался фильм «Я исповедуюсь»132 и…
Сантомассимо поцеловал ее в губы.
— Куда еще вы ездили? — тихо спросил он.
— В этом году, как ты слышал, мы едем в Нью-Йорк. Поистине золотое дно для Хичкока. Он снял там четыре фильма. В Гринвич-Вилладж есть комплекс зданий…
Он целовал ее шею, мочку уха.
— …который художник Сэм Комер в точности воспроизвел, создавая декорации к фильму «Окно во двор».133
Он поцеловал ее в ямочку на шее. Она слегка изогнулась, оказавшись еще ближе к нему.
— Что еще вы планируете посетить в Нью-Йорке? — спросил Сантомассимо.
— М-м… особняк на Пятой авеню… его фасад использовался Хичкоком… в фильме «Незнакомцы в поезде»…134
Его руки скользнули под желтую ткань ее блузки. Кей сперва задержала их, затем медленно отпустила. Его пальцы гладили шелковистую кожу грудей.
— …потом дальше… в полицейский участок на Кэнел-стрит…
Кей закрыла глаза, потому что он покрывал поцелуями ее лицо, прижался телом к ее телу, казалось заслоняя от всего мира, полного печали.
— …где снимался «Не тот человек»…135
Медленно, одну за другой, он расстегивал пуговицы блузки, целуя шею, впадинки ключиц, опускаясь ниже…
Где-то совсем рядом раздался автомобильный гудок. Им сигналил бородатый старик, пошло скаливший беззубый рот. Рядом с ним сидел молодой человек с впалой грудью и желтовато-бледным лицом, он выглядел смущенным.
Сантомассимо и Кей отстранились друг от друга. Она растерянно хмыкнула и принялась неспешно застегивать блузку.
— Всевышний бережет святого от грехопадения, — усмехнулась она.
Щелчок… Смех заглушал слова. Магнитофон записывал смех. Смех рвался из груди человека, который сидел на старой, разваливавшейся кушетке в доме, затерянном где-то в самом сердце Голливуда. Он смеялся до слез.
— О господи… как он был хорош… само совершенство… Этому толстяку можно было бы вручить награду Академии… Жаль, что они дают награды только актерам…
И снова последовали взрывы смеха.
— О черт, мне надо успокоиться. Это серьезное дело, в конце концов. Награда Академии…
Щелчок…
— Где эти чертовы спички? Не могу же я раскурить «косяк», не имея спичек. Остается газовая плита. Старый испытанный способ. Надо было сунуть в нее голову давным-давно. Но теперь я ввязался в этот проект… Да, теперь каждая собака читает обо мне в газете… Они пытаются присвоить мне имя… «Киносталкер»… «Киноманьяк»… «Безумец с попкорном»… Журналисты — такое дерьмо!.. Почему просто не назвать меня тем, кто я есть на самом деле?.. Режиссером…
Человек сидел и молча курил, затем ловким движением открыл бутылку пива. Послышались шумные, жадные глотки, затем донесся звук лопавшихся кукурузных зерен.
Щелчок… Запись возобновилась.
— «Кукурузный убийца»!
И снова зазвучал смех.
— Что ж, неплохо. Ну так вот, как я уже сказал… Стив Сафран, телерепортер, жирная свиная туша, сыграл свою роль великолепно. Лучше, чем Нэнси Хаммонд. Даже лучше Чарльза Пирса, этого мускулистого болвана. Сафран… ну, что тут скажешь… я потрясен его талантом. Он и не догадывался о своих способностях. Жирный, по-лакейски исполнительный, нетерпеливый, жадный, умный до глупости. В тот момент, когда я его толкнул, его физиономия стала похожа на морду кабана, попавшего на чикагскую бойню. Вот что я вам скажу. Если я завтра умру, то умру сознавая, что поставил цельную, законченную, доведенную до совершенства сцену. Никакой секс не дает столь глубокого удовлетворения.
Голос зазвучал задумчиво, смиренно, почти исповедально:
— Так и вижу его взгляд, обращенный вверх, на меня, в то время как сам он летит вниз. В точности как у Хичкока — отъезд камеры с одновременным укрупнением плана… О боже, как он хряснулся о бетонный пол у основания лестницы… Я совершил это… На самом деле… Интересно, он видел «Иностранного корреспондента»?
Щелчок… Человек встал и заходил по комнате… Поспешно схватил микрофон, нажал кнопку записи и, торопясь, заговорил снова…
— Я не могу снимать фильмы… Их сняли до меня… И я не могу шагнуть на экран и стать их частью… Поэтому я воссоздаю их в реальности… воспроизвожу лучшие сцены… лучшего режиссера из всех, кого Бог когда-либо посылал в этот мир… Я творю эпос. Правдивый и умопомрачительный.
Щелчок…
Прошли часы… Фигура появлялась и исчезала. В квартире было темно. В ней всегда было темно… Человек просматривал почту, бросая счета на пол.
— Ничего, — бормотал он. — Еще один день, и опять ничего.
По комнате поплыл запах жареного мяса. Со сковороды на грязные стены кухни летели капли жира. Человек наклонил сковороду, и кусок мяса соскользнул на немытую тарелку. Держа тарелку в одной руке, он схватил другой ведерко с попкорном.
Сидя на полуразвалившейся кушетке, он ел в окружении больших, блестящих постеров фильмов Хичкока.
Щелчок…
