человеком, но слегка даже и сверхчеловеком: Я невольно залюбовался Сашкой. Он, подперев рукой щеку, внимал мэтру, глаза, словно росою вымыты, ужас, как хорошо сидеть рядом.
Лорка все гоношилась около трусиков, но Юрочка сгреб их в кулак и швырнул далеко под кровать.
— С бабами все ясно, пора идти:
Машка догнала нас, едва мы ступили на тротуар, и, кутаясь в шарф, уцепила меня под руку. Погода стояла отвратительная. Накрапывал ледяной зимний дождь, свинцовое небо, касаясь крыш, медленно ползло в сторону от нас. Мы двинулись по Тверской к центру. Дошли до угла, повернули налево, направо и снова вниз. На площади развернулись обратно. В темно-сером городе стояла устрашающая тишина, и только разноцветные игрушечные лампочки высоко над мостовой, цепляясь друг за друга, студено звенели. Редкие прохожие сторонились нашей молчаливой компании. Какая же, однако, тоска — шляться без цели туда сюда, но Юрочка особенно настаивал, чтобы именно без цели и называл нас созерцателями.
— Твою мать, — он остановился напротив арки, — зайдем-ка в гости, — быстро двинулся вглубь двора, скользнул между авто к подъезду:
Железная дверь отворилась, хозяин, чем-то похожий на дворецкого, вежливо с легким поклоном пропустил нас. Неподвижное индеферентное лицо, аккуратно подстриженная бородка, токсидо с иголочки. Не говоря ни слова, смотрел на нас, и только когда мы, раздевшись, сгрудились у зеркала, протянул Юрочке руку.
— Извини, сразу не узнал, — сдержанно заговорил густым басом.
— Это хорошо, хорошо, — Юрочка, вплотную придвинулся к нему, — вот и свиделись, Женечка, с праздничком, дорогой, что пьем сегодня?
— Как обычно: —
— Ну и чудненько: Главный на месте? — Юрочка пошел в комнату.
— Как обычно…
— Ну и чудненько…,
Короток зимний день. Сквозь тяжелые от потолка до полу гардины свет не проникал. Да и неоткуда — в считанные минуты город погрузился во мрак. В комнате находилось человек шесть гостей, они, словно пришибленные, устремившись в потустороннее, смирно сидели около длинного узкого стола, на котором стоял грубо сколоченный гроб, а в нем преспокойно лежал тот, кого Юрочка окрестил Главным. Зажженные толстые свечи кругом, воск кое-где отвалился и валялся на мятой скатерти упругими серенькими кренделями вперемешку со стаканами и грязной посудой с остатками увядшей закуски. Главный оказался живым, и я бы даже сказал живее всех остальных, он радостно оторвал голову от плоской подушечки и захихикал.
— С новеньким всех, а мы балуемся:
Он держал обнаженным собственный член, который я сперва принял за свечку. Член был мягонький и еле выдавался головкой наружу из его пухлых кулачков.
— Инициируем-с, — опять удобно устроился головой на подушечке.
— …вы все какие-то безличные, — обиженным тоном, видимо, в продолжение прежнего спора, заговорила молоденькая девушка с курносым носиком и рыжими веснушками по всему лицу, — у вас получается 'его люблю, её: ', кого ее-то, кого его-то? Хоть бы одно имя прозвучало!
— Чушь, — смело ввязалась Машка, — зачем на именах настаивать?! Вовсе не обязательно к имени привязываться. Моя самая сильная страсть так и осталась без имени.
Главный оживился и задергал членом.
— Рассказывай.
— Ту страсть кому угодно не адресуешь, — задумчиво начала Машка, — дело давнишнее, а закрываю глаза и вижу все наяву. В тот вечер меня совершенно пьяную понесло на вечеринку в закрытый клуб. Тут же какая-то девица зажала, потащила танцевать — а я обмякла, то есть почти мертвая. Она, конечно, все это просекла и говорит: 'Тебе в туалет пора', а мне все равно, в туалет, так в туалет. В кабинке она юбку подняла, трусы стянула, а там хуй! Я глаза протерла — хуй и все тут! Ни хуя себе, думаю, вечеринка-то для девок только. А она насела — соси и соси. Помилуй, — говорю, — как соси, я ж лесбиянка. Это хуйня, — говорит, — я — тоже, можешь проверить. Ноги широко раздвинула — я гляжу — правда, там внизу пизда. Ну, блядь, я вообще ничего не понимаю и стою, как рыба об лед. Она выручила — хуй неделю назад пришила, еще не опробованный, ты первая. Ты-моя первая страсть, я ж после операции, как заново родилась. Хорошо, что в клубе на всю ивановскую орала музыка — никто ничего не слышал. Господи! Как хорошо было! Я рот прополоскала, а она мне — до встречи! — и ускакала, прям как в сказке — раз и нет ее. Я даже имени не спросила и лица не вспомнить, только по хую и смогу определить она это или нет:
— И больше никогда не встретились? — рыженькая тяжело вздымала грудь под праздничной кружевной блузкой.
— Никогда, — Машка демонстративно прихватила член Главного губами, чуть пожевала, — нет, не тот. Каждый раз не тот. Беда одна с этими членами.
Юрочка, смеясь, разлил по стаканам вино, подошел к Главному и, как тяжело больного, начал поить через край. Женька раскурил папироску и степенно пустил по кругу. Я сделал две глубокие затяжки, задержал дыхание, откинулся на спинку стула, успокоился.
Главный, поглаживая член, объяснял.
— Видите? Он принадлежит макрокосмосу, в нем заключен весь космический такт, он свободно заполняется кровью, тоже, кстати, непреходящей макрокосмической субстанцией и, пребывая в таком состоянии, ведет нас к великому пониманию миропорядка. Вы что думаете, я шутки шучу? Он, и только он — наша судьба, нам указующий перст:
— Другого перста нам и не надо! — революционно провозгласила Лорка.
— У нас на всех одна общая судьба, — заорал Главный, — вот она! — Он в очередной раз затряс членом, приглашая всех испытать эту судьбу.
Лорка первая попробовала, и, довольная, подтолкнула к столу рыженькую. Большие нервные груди уместились между ног Главного, и кружевной воротничок зацарапал по члену. Он захохотал, а сам уже тянул за руку Юрочку. И Юрочка, торжественно откинув светлые волнистые волосы со лба и расстегнув жилетку, ждал своей очереди. Через минуту Главный решительно покосился в мою сторону.
— Брезгуешь?
— Ничуть, — я встал: то есть остался на месте, но кто-то другой отделился от меня и, в полном моем параде, подошел к Главному. Я с изумлением следил за ним: вот он на секунду застыл, и, подобно измученному путнику, благодарно припадающему на колени к лесному жиденькому и прохладному ручейку, жадно вытянул губы трубочкой вперед и нежно потерся носом о розовый влажный член. Я смотрел, как он, вдоволь насладившись макрокосмической близостью, полез к Главному целоваться и долго целовался взасос, раздувая и втягивая небритые щеки. Нацеловавшись, оторвался. Раскрасневшийся и молодой «кто- то» стал напротив Сашки, в восторге раскинул руки и двинулся к нему. Я задрожал. 'Ах ты, ворюга!' — и застонал в бешенстве, но губы кривились и не слушались. Женька с Машкой курили паровозиком в дверях, она слизывала пепел с папиросы красным язычком, гости за столом стали еще более нереальными, наподобие собственных галлюцинаций, Лорка по ту сторону стола, обняв Юрочку, что-то сладострастно шептала ему на ухо: а он лениво ковырял вилкой в тарелке. Потеряно и одиноко смотрелась рыженькая девушка. Она стояла около Главного, праздничная кофточка обвисла на тонюсеньком теле, груди куда-то исчезли: как если бы она расплатилась ими за тот единственный макрокосмический поцелуй: Мой двойничок, тем временем, как бес закружил вокруг Сашки, расстегивая пуговицы на его рубашке, и, будто белый лебедь, она тихонечко спускалась вниз: уже замаячила глубокая подмышечная впадина и золотой волос по краю. Я тщился преодолеть расстояние, отделявшее меня от этой безобразной сцены, как вдруг обнаружил негодующее и сумасшедшее колыхание собственных триумфальных грудей, распиравших одежду. Осторожно просунул руку под свитер и нащупал два огромных желеобразных шара и мокрую ложбинку посредине. В них бешено стучало мое сердце. Как сердце Великой матери. Я насчитал двенадцать ударов и сбился, считал снова и снова сбился. Вмиг покрывшись холодным потом, зашарил в ширинке, но член был на месте. Рыженькая хохотнула в голос и отступила в темноту. Я рванул со стула и подлетел к Сашке.
— Э-э-э! Так не пойдет, — завопил Главный, выпростался на полкорпуса из гроба и, что есть силы, толкнул моего двойника в бок. Тот не удержался и отступил на шаг, ровно туда, где был я. Дохнув в лицо чем-то смрадным и нутряным, он прошел сквозь меня, не зацепив, и растворился за спиной. Все еще трясясь
