парализовало.
Юрочка чуть передохнул, закрыл глаза, отмахнулся от чего-то невидимого.
— Сашка ванную топором начал колотить, и разбил на большие куски, выворотил трубу, около нее сел и заорал внутрь протяжно: 'Л-ю-д-к-а-а-а-а-а!!!' Поверишь, я как увидел это, в комнату ринулся — брюки натягивать, лихорадило так, что в штанину не мог попасть, долго скакал на одной ноге, а сам уже шарф наматывал, про Машку и думать забыл. Выскочил наружу, и во дворе опять его страшный крик услышал: 'Л-ю-д-к-а-а-а-а!!!' Больше ничего не знаю.
Он опять приосанился, подленькой благостью глядя на меня. Взял под руку, повел к двери.
— Вот ключик от машкиной квартиры возьми и над моим предложением подумай, — кивнул на гроб.
— Юрочка, — я обернулся на прощание, — а ты кончаешь, когда они сосут?
Он слегка покраснел.
— Пока в удовольствие, в удовольствие, но после, как папаня учит — истины ради:.
Я не знал, радоваться мне или печалиться. С одной стороны выходило, что Людка бросила Сашку. Я гадал — вдруг она успела перед бегством отдаться ему и заразить своим телом? Эта мысль терзала до истерики, и я метался днями и ночами по жеваным простыням в заброшенной квартире. Потом вдруг пугался, вспоминая сон: 'Людка с яичками неспроста приснилась. Сон в руку', — твердил, убегая в пивнушку. Один раз, ближе к вечеру заглянула Лорка. На ней было просторное черное платье и черные в резинку чулки. Она напомнила какую-то средневековую эзотерическую даму. Глотнув водочки, и, занюхав хлебушком, мягко повела шальными плечами: 'Под патронажем знаменитого Гуру тайно изучаю сексуальную магию и готовлюсь к посвящению'. Слазила под кровать и вытянула брошенные Юрочкой полгода назад женские трусы, утопила их в складках платья: 'Сегодня же прочту, непременно!'.
В конце июня установилась невыносимая духота. Ночи почти исчезли, и с наступлением света полчища мух и всякой прочей гадости одолевали квартиру, но, едва коснувшись меня, мёрли. Я сгребал их с подоконника, высовывался наружу и разглядывал людей; сравнивая с собой, признавал, что с каждым днем становлюсь мертвее их. Однажды среди ночи услышал слабое позвякивание ключей за дверью, прислонил ухо — кто-то, тяжело задохнувшись, дышал с той стороны. Сердце заскакало, как мячик и чтобы успокоиться, метнулся к столу, залпом выпил стакан. Скрипнула дверь, на пороге нарисовалась Машка. Тихо, на цыпочках пересекла комнату к кровати. Я упал на колени и пополз к ней.
— Машенька, что случилось? Где Сашка?
— Там, — ткнула в пол.
Я похолодел и улыбнулся.
— Ишь какой, все мертвичинку тебе подавай, живой он, — разозлилась, недоверчиво, исподлобья покосилась на выпивку, — налей!
И вдруг повисла у меня на шее, разрыдалась.
— Ну почему она? Почему не я? Смотри, он ей каждый день записочки в трубу совал, я выкрала одну, — Машка бросила клочок бумаги — 'Ты говоришь, что занимаешься онанизмом раз в неделю, еще месяц назад — каждый божий день. Признайся — ты охладела ко мне. Буркин' Я завыл от отчаяния — оправдались самые худшие подозрения. Но все, все хотелось услышать, странно, я даже обрадовался пронзительной боли, возвратившей меня из личного небытия.
Машка утерлась, зашмыгала носом, заговорила.
-: Сначала часами сидел у развороченной трубы и выл внутрь, звал Людку, страшно было, но бросить одного боялась. Через пару недель неожиданно повеселел и, проходя мимо со стоячим членом, дал мне его чуть-чуть пососать, сказал, что Людка откликнулась и все простила ему, не сердится давно, закуток ищет, о семье замечтала. После этого каждый день верещал в трубу, всякое было, и ругались, и матерились, и любились. Но любовь такую тяжело наблюдать! Однажды зашла, он член сунул в трубу, в экстазе бьется, орет: 'Сильнее, сильнее с-о-с-и!!!!'. Я глянула, а изнутри будто и правда Людка смотрит, теребит его, торопит. Я испугалась, убежала в комнату. Но что-то у Людки долго там не получалось, Сашка сам не свой ходит, вот-вот повесится. Я его успокаивала, как могла, и, само собой, посасывала — с утра разочек и вечером тоже, втайне надеясь, что у Людки всё рухнет. А сегодня утром захожу — голый стоит, но нарядный какой-то, лицо прозрачное, умытое, руками низ прикрывает, а потом отнял их: смотрю, на ладошке член и маленькие яички. Ахнула, а он смеется: 'Людочке подарок, только ей, чтоб никому больше не достался. Ухожу от тебя'. Я почти без памяти присела на пол и вижу: он одной ногой в трубу и другой в трубу, тоненький с ниточку стал и длинный, в потолок ушел ростом, спускаться начал, руки над головой держит в виде чаши, а в ней богатство его лежит. С головой ушел, только драгоценности задержались на минуточку, потом и их не стало:
Машка затеплилась в углу кровати. В комнате тихо, тихо, за стенкой часы тикают, слышно: Я прилег рядышком. Полетели к черту все мои планы, а главное — мечта, мечта обратилась в прах. Этого я уж никак не мог вынести. Я возненавидел Машку и готов был прибить. Подвинулся ближе, накрыл руками, она отозвалась. Сорвал кофту, всматриваясь в живот, искал Сашкины следы, жадно щупал колени, грудь, шею и особенно рот, вишневый, уродливый; треснувшая в уголке припухлая нижняя губка чуть дрожала, я схватил ее, оттопырил и, освободив член, со всего размаху вошел внутрь. Она, почувствовав мое стремление дойти до конца, затрепыхалась подо мной, захрипела, отчаянно завиляла задом, пытаясь высвободиться, и, упрочившись в желании жить, жить любой ценой, что есть силы вцепилась ногтями между ног. Я вскрикнул от боли, инстинктивно привстал, пальцы ее заскоблили по коже и вдруг мягко вошли внутрь, а следом вся рука провалилась. От неожиданности мы оба остановились. Я глянул вниз — ничейные, мокрые губы, выпятившись из моей плоти, крепко держали гибкое с голубой венкой машкино запястье. Она сама, растерявшись, тотчас успокоилась, устроилась поудобнее и принялась осторожно исследовать внутри что-то упругое, скользкое, темное.
— Так это ты, ты меня в клубе тогда:? — кричали ее глаза, и черные бровки поползли вверх, собрав гармошкой лоб.
Я насаживался все глубже и глубже на руку и, пенясь всем естеством, рождался в новом лунном теле. Эту мысль, почерпнутую из какой-то литературы, мгновенно присвоил себе. Надо же хоть как-то назвать происходящее — для успокоения, для будничности. Не знаю, правильно ли я двигался, изгибался, сжимал ноги, дышал, но уже с опаской смотрел на восхитительный, мягкий живот, полные ляжки, охватившие Машкино лицо, и ее расхристанные глаза, как у роженицы в родильном доме, благополучно разрешившейся в срок. Лунное тело, однако, преспокойно уживалось со старым, член, по-прежнему, торчал в машкином рту и мешал ей восторженно комментировать мое поистине неожиданное и таинственное преображение.
Мы бегали по очереди в ванную, я долго стоял под душем, щупая себя во все места, заглядывал в запотевшее от пара зеркало и, быстро смахнув с поверхности капельки воды, настороженно примерялся к себе, новому. Только однажды на секундочку присел и прислушался к подземным, глубинным голосам в трубе, но тут же вскочил и бросился в комнату.
— Не я тебе нужна, что уж там, — Машка, свернув колени под грудь, обхватила их руками.
— Маш, меня в клубе никогда не было, ты ошиблась:, - осекся и замолчал.
Ночной ветерок, ворвавшись в открытое окно, принес дикие летние ароматы. Заиграл простыней и машкиными грудками, отчего они враз трагически поникли.
Она впала в задумчивость.
— Жить хочется смертельно.
— Разве ты не живешь?
— Что это за жизнь, все губы измозолила?!
Но мне и дела не было. Я больше не слушал ее: погрузившись в собственные мысли и чувствования, полностью отдался неслыханным доселе внутренним вибрациям. Вдруг в согласном покачивании отдельных частей тела наметился явный диссонанс. Не оставалось сомнений — во мне жил кто-то еще. Наглый обманщик или шалый авантюрист женского полу, ничтожный эмбрион, выползший сегодня на минутку глотнуть воздуха. 'Никто сегодня не находится на надлежащем ему месте, — подумал с горечью и вдруг засомневался в его физическом совершенстве, — ведь я только и видел, что губки. А все остальное? Напоминает ли он меня? Есть ли видимое сходство?' Было над чем поразмыслить. Мысли одна нелепее другой громоздились, в хаотическом ритме цепляясь друг за друга, и среди них терлась одна маленькая, но назойливая и беспокойная мыслишка: 'А я-то где?' В какую-то минуту, не на шутку усомнившись в
